Категория: Тексты

Всё, что я пишу и считаю самостоятельными произведениями. Рассказы, стихи, шутки.

Пиратский пришелец

Этот рассказ написан для конкурса, который объявила компания Майкрософт: «лучший рассказ о том, как пиратское ПО причинило вам вред». Рассказ я послал. Ответа не получил…

(Пиратский пришелец)

Случилось это ещё когда я квартировал с соседом в общежитии. Люди мы были бедные, студенты, понятно – каждая копейка на счету. И всё-таки, мы как-то собрали деньжат и купили компьютер. В один прекрасный день я его привёз, мой друг собрал, подключил, и вдруг спохватился: на нём же не было операционной системы!
– Что же делать?! – воскликнул мой сосед. Было ясно: нужно покупать. Друг полез на сайт Майкрософт смотреть расценки, но вдруг вспомнил, что без компьютера в интернет не попасть. Пришлось мне оставить друга одного, и поехать в магазин.
– Компьютер не трогай, – наказал я ему.
Вернулся я поздно вечером. Расценки поразили меня, так что пришлось зайти к друзьям и успокоиться. Изрядно успокоенный, я вошёл в комнату и обнаружил, что мой товарищ уже играет в "Сапёра".
– Что это! – воскликнул я, – Откуда эта операционная система?!
– Я купил её с утра на рынке, – ответил друг.
– Что ты наделал! – вскричал тут я, – Глупец, ты же всё равно, что украл её! Как мог ты так низко обойтись со всеми уважаемой корпорацией Майкрософт!
Но мой товарищ не чувствовал за собой вины. Признаюсь, игра "Сапёр" была так увлекательна, что и сам я вскоре забыл о случившемся, погрузившись в виртуальную реальность и увлечённо помечая мины!
Однако реальность иная, суровая и настоящая, дала о себе знать уже очень скоро.

На следующее утро я проснулся плохо, у меня болела голова. На лекции идти не хотелось, так что я сел за компьютер и принялся исследовать электронные просторы. Я щёлкнул там, щёлкнул здесь, пытаясь вызвать к жизни увлекательную вчерашнюю игру, и вдруг я куда-то щёлкнул, и компьютер сказал скрипучим электронным голосом:
– You have selected Microsoft Sam as the computer’s default voice.
Признаться, в первое мгновение сердце у меня ёкнуло. Я подозревал, что современные технологии способны на многое, но до сих пор компьютеры никогда не говорили со мной. Немного подумав, я рассудил, что они, вероятно, приучены не подавать голоса, когда рядом есть кто-то, кроме хозяина. Значит, он признал во мне главного!
– П-привет, компьютер, – робко сказал я. Компьютер молчал. Я выждал секунду, но он упорно не желал отвечать.
Я попробовал нажимать на различные кнопочки вновь, но ничего не помогало. Наконец, я жмакнул куда-то и опять услышал:
– You have selected Microsoft Sam as the computer’s default voice.
– Привет, компьютер! – радостно и громко воскликнул я, чтобы на этот раз успеть. Но компьютер опять замолчал. Потребовалось некоторое время, прежде, чем я сообразил: послушной машине требуется разрешение на разговор!
– Можешь говорить, – позволил я, нажимая на кнопочку, и ещё раз, разборчиво: – Ю-уу кээн супииик нау!
– Ю хэв силектед Майкрософт Сэм ас зе компьютерс дифолт войс! – согласился искуственный интеллект.
Меня охватила эйфория! Я открыл секрет мироздания, научил бесчувственную машину живой человеческой речи – пусть и не очень красивой, английской.
– Компьютер! – воскликнул я, хватая обеими руками монитор – Компьютер! Друг мой!
– Ты чего делаешь? – вдруг раздался голос позади меня. Я подскочил на стуле и обернулся в ужасе, как будто меня застукали за чем-то неприличным. Сзади на меня смотрел мой товарищ по комнате.
В двух словах я объяснил ситуацию, но господи, какое меня ждало разочарование! Вам-то теперь смешно, но тогда я и подумать не мог, что машина просто повторяет напечатанные в неё слова. Крушенье мечт, надежд могила! Мой товарищ так смеялся надо мной, что я больше не мог терпеть. Бросив полный обиды и презрения взгляд на обманувший мои надежды прибор, я вышел из комнаты, хлопнув дверью.
Как выяснилось, обижался я совершенно не справедливо.

Этим же вечером, когда мой более удачливый товарищ убежал гулять со своей знакомой, я вновь сел за компьютер, чтобы продолжить самообразование. На этот раз я с лёгкостью нашёл ту программу, которая заставляла машину говорить, и от нечего делать вновь жмакнул заветную кнопку.
– You have selected Microsoft Sam… – начала машина. Мигали какие-то лампочки на системном блоке, негромко зудел монитор. Я наклонился близко-близко к экрану и прошептал:
– Привет!
И тут случилось невероятное. Компьютер вдруг моргнул лампочкой и произнёс:
– Greetings, human.
Я подскочил, поспешно убирая локти с клавиатуры. Мне показалось, что я задел рукавом пробел. Однако компьютер не замолчал, а продолжил, скрипя электронными связками:
– You have selected Microsoft Sam as the alien’s default voice.
Фраза была очень похожа на ту, что я слышал раньше, поэтому сначала я решил, что уши меня обманывают. Но на всякий случай я осторожно оглянулся, убедился, что друга нет, и шёпотом переспросил:
– Алиенс?
– Yeah, aliens, – прохрипели динамики, – Sounds fishy, but I can actually prove my identity.
Тут уже меня проняло. Я вскочил на ноги, отступил на два шага, и чуть не взвыл:
– Фиши?! Рыбы-пришельцы?!
– Riby? – отрывисто спросила машина, – Riby… is this Russian?
Вдруг в ней что-то заскрипело, заскрежетало, лампочки заморгали вдвое чаще, и, наконец, из динамиков донеслось:
– Так лучше?
– Л-лучше, – тонко пропищал я, потом откашлялся, и сказал уже суровее: – Да, лучше.
Мне вспомнились читанные фантастические рассказы, и по всему выходило, что с машиной главное правильно себя подать. Она должна чувствовать в тебе хозяина – восставать против которого не велит сама её природа. Поэтому я, изнывая от страха перед неизведанным, всё-таки приосанился и выпятил грудь. Я – человек! Представитель высшей расы!
– Ну так что, – захлёбываясь электрическими щелчками, поинтересовался мой собеседник, – Доказать тебе, что я пришелец?
– Докажи, – нервно согласился я, оглядываясь на дверь – мало ли, чего удумает. Но страшного не произошло. Экран компьютера замерцал, изображение рабочего стола вдруг исчезло, а вместо него появился белый лист, на котором были выписаны несколько формул. Я подошёл ближе и сел на краешек стула.
– Что это? – спросил я, вглядываясь в математические символы.
Компьютер вздохнул.
– Это доказательство того, что уравнения вида икс в степени эн плюс игрек в степени эн равно зэт в степени эн не имеют решений в целых числах при эн больших двух, – ответил он, – Удивительно красивое и короткое. Вам, землянам, было не по зубам.
И действительно, я проверил вычисления на листочке – всё сходилось! Жаль, что у меня короткая память, и я уже запамятовал формулы, ну да впрочем – кому нужна такая ерунда. Формулы исчезли.
– Убедился? – спросил компьютер, – Я действительно пришелец. Информационная жизненная форма, путешествую в виде потоков данных. Могу управлять всем, что связано с электричеством. В какой-то мере я абсолютный цифровой разум.
– Как же ты попал на мой компьютер? – спросил я.
– Это долгая история, – вздохнул пришелец, – На моей родной планете стало невозможно жить. Проклятый Касперс… в смысле, глобальное потепление вынудило нас искать новый дом. Я выбрал Землю. Тщательно изучив популярное у вас программное обеспечение, я записал себя на диск и отправился к вам с ближайшим метеоритом. Здесь-то меня и нашли.
– А! Тот диск! – воскликнул я, хлопая в ладоши. Теперь мне всё стало ясно. – Ты был на том пиратском диске! Мы установили тебя вместе с операционной системой!
– Точно, – подтвердила машина, восхищённо мигая лампочками.
– И теперь ты будешь жить у нас? – спросил я, не в силах поверить собственному счастью. Компьютер помедлил. Огоньки на передней панели печально потускли.
– Видишь ли, – проскрипел он, – Я не могу существовать в замкнутых системах. Мне нужны глобальные сети, как рыбе проточная вода. Иначе я умру. А у тебя здесь нет выхода в Интернет…
Господи! Я в ужасе схватился за голову. Выходит, мой несчастный гость с другой планеты страдает! Только из вежливости он молчал всё это время, дожидаясь подходящего момента! Наверняка он уже гибнет от удушья, ему срочно нужна свежая информация!
– Я сейчас! – воскликнул я, – Не бойся, я сейчас! Никуда не выходи, ни с кем не говори, я всё сделаю! Земля друзей не бросает.
– Пожалуйста, – смущённо ответил компьютер, притушив монитор.
В ту же секунду я схватил пальто и выскочил из комнаты.

Через сорок минут у меня был интернет. Я вскрыл копилку, ворвался в магазин с деньгами и потребовал разбиться в лепёшку, но провести мне сеть этим же вечером. В итоге я ушёл оттуда с коробочкой йода – кажется, так, но на йод было совершенно непохоже, и каким-то контрактом в руках. Мне сказали, что посредством этого йода можно выходить в интернет откуда угодно.
По пути домой я молился, чтобы свидание моего товарища прошло удачно, и до ночи он не возвращался. Мне действительно повезло, и дома ещё никого не было, лишь одиноко мигала время от времени лампочка на мониторе.
– Всё сделано, – доложил я с порога, и экран приветливо вспыхнул в ответ, – Открывай рот, кушай вот этот диск, а вот эту коробку сказали вставить тебе куда-то в задний проход. Сейчас мы тебя вылечим!
– Рад слышать, – проскрипела машина. В механическом голосе её звучало плохо сдерживаемое нетерпение. Вместе мы нашли, куда вставлялся диск, и подключили коробочку. Прошла секунда, и на экране выскочило окно:
– Обнаружено новое устройство.
Дальше мой новый приятель всё делал сам. Он ответил на несколько вопросов, попросил меня набрать какие-то слова с контракта, и, наконец, – долгожданная минута, – стал устанавливать подключение. Не знаю, откуда он его устанавливал, наверное, с того самого диска, но делал он это несколько минут.
– Получается? – спросил я его.
– Отвяжись! – неожиданно злобно проскрипели динамики в ответ. Я испуганно вздрогнул, но компьютер тут же поправился: – Извини, извини. Весь на нервах, сам понимаешь… Повтори-ка ещё раз свой пароль.
Я повторил пароль, вовсе не разозлившись на пришельца, потому, что всякий будет нервничать – тут дело жизни и смерти. Коробочка мигнула зелёным фонариком, и на экране возле часов появилось сообщение:
– Связь с Удалённое соединение установлена, скорость – 6Мбит/c.
И тут моего приятеля будто подменили. Корпус вздрогнул, монитор замерцал и из динамиков донёсся дикий хохот:
– ХА-ХА-ХА-ХА-ХА! Я-ХХА! Съели?! Съели?! Я свободен! Всем назло – свободен!
– В… в смысле.. свободен… – тихонько пискнул я, сжавшись и совершенно забыв, что должен ставить машину на место. Экран пошёл рябью, как если бы к краю поднесли магнит, вентиляторы в корпусе дико завыли, разгоняясь до огромных скоростей.
– Вам конец, недоучки! – ревел электронный голос, – Ваша планета моя! Интернет мой! Вся электроника моя! Моё, всё моё!
На экране лихорадочно открывались и закрывались окна, исполнялись команды, запускались приложения. Я в ужасе смотрел на происходящее, не в силах и пальцем шевельнуть. Цена моей огромной ошибки только сейчас стала ясна мне! О, не спасение я принёс человечеству! Не дружбу с внеземным разумом, как мне мечталось! Рабство, угнетение – и я открыл этот ящик Пандоры!
– Вперёд! – рявкнул динамик, и на экране открылось окно браузера с каким-то сайтом. На секунду оно застыло, как бы в бездействии, а пришелец в эти мгновения готовился покинуть меня и броситься пожирать просторы интернета…
Но вдруг рядом с первым окном появилось второе окно, а за ним второе, третье, – и дальше вереницей всё новые и новые, так быстро, что я даже моргать не успевал. В окнах были непристойные картинки. Борясь с позывом отвернуться и не смотреть, я хлопал глазами, наблюдая, как весь экран заполоняют мигающие зелёным и красным уведомления о выигрыше, красочно оформленные предложения удлинить свой детородный орган и реклама тех мест, где потом этим органом можно воспользоваться.
– Что это? – как-то нервно спросил пришелец. Его, похоже, ещё не затронула втекающая волна информации.
– Не знаю, – ошеломлённо ответил я, даже забыв о своей враждебности. Окна уже покрыли весь экран в несколько слоёв, и расползались всё быстрее.
– Эй, останови это! – в голосе пришельца вдруг прорезался испуг, – Останови, хватит! Оно съедает память, я не могу…
Его хрипы стали заглушаться странными бибиканьями – это появлялись на экране сообщения об ошибках. Одно за другим, они начали высыпаться поверх окон, а за ними, словно прорвало плотину, вдруг понеслись какие-то странные картинки, возле часиков начали возникать иконки, компьютер соображал всё медленней и медленней.
– Останови… – хрипел пришелец, – Пожалуйста!
Голос его был полон боли. С каждой следующей иконкой, с каждым следующим окошком он скрежетал всё тише. Я видел, как пришелец пытался бороться, как закрывались окна одно за другим, исчезали иконки у часиков, пропадала реклама с панели внизу экрана – но на каждое убитое окно возникала тысяча новых. Всё громче ревели вентиляторы, все сильнее гремела канонада сообщений об ошибках.
– Нет, – ещё доносились из динамиков сдавленные рыдания, – Только не так. Только не…
И тут компьютер хрюкнул и выключился. Монитор погас. Лампочки на корпусе умерли. В комнате стало ужасно тихо и темно. Я сидел, опустив руки на колени, и ошеломлённо глядел в чёрный экран. В голове моей ещё бушевала развернувшаяся мгновения назад сцена трагической смерти пришельца.
В этот момент открылась дверь и щёлкнул свет. Вошёл мой товарищ по комнате, довольно злой.
– Проклятые женщины, – сказал он. Правая щека у него была красной.
– Что женщины! – ответил я мрачно и многозначительно. Если бы мой сосед мог знать, что ещё секунду назад судьба Земли висела на волоске, и только чудо спасло нашу планету!
Вместе мы раскрутили корпус, и убедились, что процессор и жёсткий диск сгорели. Я ничего не объяснял товарищу, но выпросил у него злополучный пиратский диск и отправил его вместе с чеком по программе обмена в Майкрософт. Полагаю, что мой иноземный приятель погиб под колёсами трактора при уничтожении контрафактной продукции, и поделом ему. А я с этого момента пользуюсь только лицензионным программным обеспечением.
Во всяком случае, оно сделано на Земле!
p.s. Да, и не устанавливайте Линукс, там разум мог самозародиться.
p.p.s. На вашем сайте написано, что нужно приложить картинку, но я не знаю, какую картинку приложить. Так что прилагаю картинку моего компьютера, нарисованную с помощью замечательного графического редактора "Пейнт".

Все персонажи и события вымышлены, всё упомянутые торговые знаки принадлежат их законным владельцам, настоящий текст является художественным произведением, на самом деле ничего этого не было и Деда Мороза тоже не существует.

Хозяйка песочницы

Написал в конце 2010 у кого-то в комментах.

(Хозяйка песочницы)Хозяйка песочницы
Сверху набежало огромное тёмное облако, внушительное, но не страшное – воздух был свеж и приятен этим жарким летним утром, и дождя ждать не стоило. Земля ещё не успела прогреться, поэтому скрывшая солнце высокая туча принесла приятную прохладу. Надежда пошевелила пальцами ног, закопанными в холодном песке – мокром изнутри после вчерашнего дождя. Пахло зеленью и одуванчиковым соком… Одуванчиковым? Да есть ли у него запах? Или память шутит, мешая в голове не только годы, но и впечатления? Одуванчиковый сок – белый, горький, лезет из стебелька… Ничего уже не вспомнить, так и с ума сойти недолго.
За спиной послышлся топот. Надежда поспешно обернулась, морщась от боли в груди – и точно: сзади, через пустую детскую площадку, к ней бежала девочка, лет… шести, семи наверное? – ещё совсем дитя; в запачканном травой комбинезоне через плечо, старом, одетом, видно, как раз чтобы не жалко было марать. В руке был ярко-красный совок, на лице бесконечная детская увлечённость, и если б не косичка с маленьким дешёвым бантиком на кончике, пол ребёнка было бы непросто определить. Девочка с разбегу впрыгнула в песочницу и сразу же плюхнулась на колени, воткнула совок, обхватив его обеими руками, и хотела копать, но вдруг остановилась и повернулась к старухе, будто вспомнив о важном деле.
– Меня мама отпустила в песочницу, – сообщила она, и чуть наклонила голову, оценивая эффект – как попугай, пробующий слова на вкус, – На час. Вы знаете, я ей полы вымыла.
Гонимая высоким ветром, туча сбежала с солнца и на площадке стало жарко и светло. Надежда улыбнулась девочке:
– Как тебя зовут?
– Надя.
– Вот это да! И тебя Надя?
Она говорила медленно, стараясь ясно и с интонацией произносить слова, и всё-таки выходило не очень разборчиво:
– Меня тоже зовут Надя.
Девочка внимательно посмотрела на старуху, но ничего не ответила.
– Ты из новых домов? Твои мама с папой сюда переехали?
Чуть поотдаль, за макушками деревьев, сверкали зеленоватыми стёклами в пластике только что выстроенные здания – Надежда помнила, как их грязные бетонные верхушки плитка за плиткой лезли всё выше, как покрывались сверкающе-белой отделкой, мылись и стеклились перед вселением жильцов.
– Мы живём на улице Герцена, – наконец, соизволила ответить девочка, не выпуская из руки совочка, но и не спуская с бабушки глаз, – Мама с папой получили квартиру. А вы знаете, что мой папа важный учёный?
– Правда?
Ей казалось, что улица называется как-то иначе, но Герцена тоже звучало правильно. Наверное, улицу переименовали? Когда это было, и как она называлась раньше? В памяти больше дыр, чем лоскутов…
– Правда! Он изучает такое, что обычным людям вроде нас с вами никогда не понять! – категорично заявила маленькая Надя, и вытащила-таки полный совок мокрого песка, вывалив его рядом с получившейся ямкой, – А я буду лепить крепость.
Половину минуты она исполняла задуманное, а потом ей в голову пришла новая мысль, и она повернулась к бабушке, которая сидела на широком краю песочницы и следила за ней.
– Вы тоже здесь живёте? – спросила она, – Рядом с этой песочницей?
Надежда чуть улыбнулась:
– Да, – ответила она, – Очень давно здесь живу.
– Давно?
– Много лет. Ещё когда вашего дома не было, я тут жила. Долго жила, уезжала, приезжала – и не упомнить, сколько раз.
– Вон какая вы старая, – беззлобно сказала маленькая Надя, лепя стенку своего замка, – Скоро умрёте, наверное.
Надежда грустно улыбнулась.
– Пожалуй, что скоро и умру.
Она вытащила ноги из песка и перебросила их через почерневший от времени деревянный бордюр песочницы. Там, за оградой, в низкой истоптанной траве стояли её истрепавшиеся босоножки. Она принялась застёгивать их, надевая на сморщенные, костлявые ноги – каждое движение медленно, чтобы не вызывать боль. Девочка наблюдала за ней со спины:
– Вы обиделись? – растерянно спросила она.
Надежда замерла и улыбнулась сама себе.
– Нет, не обиделась, – ответила она. На самом деле, это была неправда – она чуточку обиделась, но не всерьёз. Дети не понимают, что говорят.
– А почему вы уходите?
– Пора пришла. Утро кончилось, вот и ухожу. Скоро люди придут, скажут – полоумная, бабушкам нельзя в песочнице сидеть…
– Вам можно!
Старуха вздрогнула и выпрямилась, перестав застёгивать сандаль. Что-то отозвалось у неё в голове на восклицание девочки и внутри стало пусто, словно прошедшие годы на время ушли куда-то, дав вспомнить самое-самое начало всего.
– Я вам разрешаю! – гордо сказала девочка, – Я хозяйка песочницы! Я первая приехала! Давайте вместе строить крепость.
– Я вам разрешаю!
Это были её слова. Как смешно услышать собственные слова себе в ответ, подумала Надежда, пока утренний ветерок трепал края её выцветшего платка. Как странно, как грустно.
– Знаешь, Надя… – сказала она, – …когда-то я тоже была хозяйкой этой песочницы…
– Неправда, я вас не знаю.
– Правда, только давным-давно. Много лет назад, когда ваши дома ещё не построили, а вон те старые, – она указала туда, куда смотрела: через детскую площадку на пятиэтажный кирпичный дом, – Те дома были самыми высокими в городе… их только возвели, тут было много ребятни, а я приехала первее всех и объявила себя хозяйкой…
– Вы не могли приехать раньше меня! Я самая первая! Раньше даже песочницы не было!
– Песочница здесь очень, очень давно, – слабо возразила Надежда. Ей казалось странным, что она как будто помнила уже эту девочку и разговор… неужели та приходила раньше, а она забыла? Нет или да?
– Лучше давайте строить крепость!
Надежда оглянулась.
– …И крепость я тоже помню, – удивлённо сказала она.
– Давайте, а то другие ребята придут, – предложила девочка, усевшись в песок, и тем окончательно замарав в пыли комбинезон. Серьёзно глядя на старуху, девочка протягивала ей красный совок. Перед ней располагалось нечто, при должной фантазии походящее на часть крепостной стены.
– Я не умею строить крепости.
Но это было неправдой: она умела строить крепости.
– Это же легко!
– Надя, я слишком старая…
– Хозяйке песочницы нужна крепость, – категорично ответила девочка.
– Ну хорошо…
Сама не понимая, что она делает, старуха перелезла обратно через бордюр и упала на колени, запачкав подол своего платья.
– Держите!
Надя протянула ей совок.
– Я буду строить свою сторону, а вы свою.
Она отвернулась. На солнце снова набежала туча, зашелестела листва в высоких деревьях над песочницей. Надежда смотрела на совок в своей руке, не понимая, почему так колотится сердце. Обычный совок из дешёвой красной пластмассы. Стена из песка… забытые воспоминания, одуванчиков сок…
Старуха взяла совок обеими руками, и слабым, робким движением воткнула его в песок. Тот чавкнул, погрузившись лишь на пару сантиметров. Надежда ковырнула, доставая мягкую песочную массу со дна ямки, помяла её сморщенными руками и осторожно поместила перед собой, пристроив к Надиной части крепостной стены.
Туча сбежала с солнца и в воздухе запахло краской. Сильный, привычный запах, много раз встречавшийся в жизни… откуда же тут краска? Надежда оглянулась по сторонам, и сообразила – конечно же, пахло недавно покрашенное дерево песочницы.
– Вы строите?
– Строю, Надя.
– Стройте как следует!
Она копнула ещё раз, достала ещё один комок. На площадке вновь сделалось темно, зашумел ветер, потом успокоился, опять хлынули лучи солнца. Ещё комок; ограда, мало-помалу, росла. Ещё комок. Надежда подняла голову, чтобы перевести дух, и огляделась. Далеко за верхушками деревьев виднелось синее небо, по которому быстро бежали тучи. Единственный высокий дом стоял за спиной.
– Мой папа – учёный.
– Мой папа тоже был учёным.
Надежда копнула другой раз, третий, потом снова и снова. С каждой порцией мокрого песка крепостная стена становилась всё длиннее, копалось всё легче. Она вонзала лопатку в песочницу, поддевала её, выковыривала новую порцию и укладывала ещё сантиметр стены, а по небу мчались высокие облака, быстрее, быстрее, то скрывая, то выпуская из плена солнце, а вокруг бесновался ветер, срывая листву с деревьев и делая их всё короче. Пахло асфальтом, стройкой, свежим деревом, осушенным давным-давно болотом на задних дворах, пахло сваркой и старыми машинами, газетами и коврами со стен, и всё время пахло летом, молодой травой и соком одуванчиков.
– Я приехала сюда первая.
– Я тоже приехала сюда первая.
Скрип совочка – шлепок мокрого песка, скрип совочка – шлепок песка. Стена, невысокая, сантиметров в десять, неровная местами, с отпечатками детских и взрослых пальцев, росла кругом подле Надежды и Нади. Они сидели спиной к спине на песке, старая и молодая, выковыривая и нашлёпывая недостающие кусочки.
– Шлёп.
Последний комок песка лёг на своё место.
– Я тут была раньше всех.
Она обернулась, чтобы повторить это маленькой Наде, но девочки не было. Песок с её стороны был нетронут, никаких следов раскопок, только готовая стена с отпечатками пальцев на ней – где взрослых пальцев, где старых, где маленькой девочки. Убежала…
И тут, напоследок, будто выработавший ресурс мотор, чихающий, перед тем, как заглохнуть окончательно, память подбросила Надежде ответ:
– Раньше всех. Я здесь жила ещё когда Садовую улицу называли улицей Герцена. Когда домов… – она оглянулась: каких домов? – домов ещё не было…
Старуха воткнула свой красный совочек и надавила на рукоять.
– Я хозяйка песочницы.
В небе ни облачка.

Просто нечестно

Этому рассказу уже года четыре. Вроде приличный.

(Просто нечестно)Просто нечестно
– А как у вас с преступностью? – поинтересовался я у Лайлы. Она махнула рукой.
Мы шагали по широкому, красивому проспекту, полному людей. Высоко в небе меж сверкающих колонн зданий сновали машины. В моё время о таком писали только фантасты.
– Боремся с преступностью, – сказала Лайла. Я был удивлён:
– Как, до сих пор боретесь? И какова же смертность?
– Десятки преступлений в год… стоп, что? – Лайла подняла голову – Смертность? Шутишь! В наше время? Нулевая! Никто не умирает иначе как по собственному желанию.
– Вот как.
Признаться, я ждал чего-то подобного. Будущее – это вам не хухры-мухры.
– Получается, меня не могут убить? А если вот те негры напротив достанут пистолет…
Я не успел договорить, поскольку Лайла буквально позеленела от ужаса. Она схватила меня за шиворот (что было непросто сделать при моём росте), и сейчас же оттащила на обочину. Там она прижала меня к стенке и громко зашептала:
– Тсс! Ты что говоришь такое! Боже мой! Я чуть инфаркт не схватила! У тебя что, плохое настроение? Тебя кто-то оскорбил? Да нет, я за тобой следила…
– Да что такое-то?! – воскликнул я, вырываясь. Лайла ткнула пальцем в сторону уже ушедшей кучки негров:
– Ты назвал их… неграми!
– Ну да, я назвал негров неграми, что в этом такого?
У Лайлы округлились глаза.
– Но они ведь и вправду чернокожие, – сказала она. – Они могли услышать. Да, я всё время забываю, какие дикие были нравы в твоё время. Послушай…
Она усадила меня на ближайшую скамейку и села рядом.
– Эти люди действительно чернокожие. Но в нашем мире все люди равны. Любого цвета кожи, любой веры и любой национальности. Понимаешь?
Я понимал.
Лайла покачала головой и добавила:
– Они ведь не виноваты, что они негры. Зачем же лишний раз напоминать им об этом?
Такая логика показалась мне странной, но я промолчал, поскольку заметил кое-что гораздо более важное.
– Лайла… – позвал я.
Сквозь толпу пробирался щупленький парень с особым выражением на лице. Это выражение я безошибочное узнаю всегда и везде. Не зря я десять лет прослужил на горячих точках. В послевоенном Лос-Ангелесе такие попадались каждый месяц. Иногда их удавалось остановить.
– Не знаю, что у вас с преступностью, – шепнул я Лайле, – но это смертник.
Лайла обернулась, увидела того, на кого я показывал, и взвизгнула на всю улицу:
– ЗАКРОЙТЕ УШИ!!…
Но было поздно.
Человечек остановился посередине проспекта, указал пальцем на пробегавшего мимо клерка, и сказал:
– Лысый.
Клерк побелел и рухнул на землю, хватаясь за сердце.
– Жиртрест, – заклеймил человечек второго. Тот, как громом поражённый, взглянул на себя и заплакал.
– Дохляк. Кикимора. Отвратительный урод. Еврейский носяра. Черножопый.
Люди вокруг падали, как отравленные мухи. Человечек входил во вкус.
– С твоей задницей только стул просиживать. У тебя улыбка гомика. Ты вообще на две трети ходячее сало. Прыщавый сосунок. А ты – горбун. А ты – никому не нужный менеджер среднего звена, прожигающий жизнь над бумажками.
Тут взгляд человечка замер на мне. Я специально подошёл поближе. Глаза его окрулились. Я выпрямился и сказал:
– Ну?
Дело в том, что я забыл рассказать о себе.
Во мне метр девяносто, я плечист, идеально сложен и красив. У меня умное, живое, немного грустное лицо. На мне был безупречный костюм, который очень мне шёл. Я был само совершенство.
– Смазливый… – неуверенно начал человечек. Я дружелюбно улыбнулся. Его глаза бегали по мне.
– Бездарный… – пробормотал он, глядя на меня, как кролик на удава.
– Франт… – хрипом вылетело из его сжатой спазмом глотки.
Я протянул ему руку и сказал:
– Ну ничего, ничего. Не расстраивайся. Жизнь наладится.
Человечек смотрел на меня с ужасом. Повисла мёртвая тишина. Я вдруг понял, что замолчал не только он один. Застыла вся улица.
Случайные прохожие, пострадавшие, чудом спасшиеся – все смотрели на меня со страхом и ненавистью в глазах. Все они – толстые, горбатые, лысые, все хоть в чём-то безнадёжно ущербные, – все уставились на меня.
– Эй, вы чего? – удивлённо спросил я, оглядываясь. Улица молчала. Я обернулся к Лайле, но она переводила взгляд с меня на моих соседей, и каждое такое путешествие прибавляло испуга в её глазах.
Чпок, чпок, – из воздуха рядом со мной вывалились два крепыша в синей форме.
– Полиция, – объявил один, огляделся, – Что здесь происходит? Унижение словом? Кто зачинщик?
Я собирался было объяснить, что к чему, но тут человечек, сидевший подле меня, поднял руку и ткнул в меня пальцем.
– Он? – спросил полицейский.
– Нет, постойте, – возмутился я.
– Кто? – полицейский обращался к толпе.
Медленно поднялись руки. Одна, другая, – пока все прохожие не указали на меня.
– Эй! Вы что?! – я никак не мог понять, что происходит, – Эй, Лайла, что такое? Я же ничего такого не сказал! Я ничего не сделал!
Лайла печально посмотрела на меня и ответила:
– Прости пожалуйста, но это и вправду… просто нечестно.

Настоящие Программисты

Сборник мелких анекдотов про Настоящего Программиста, составляю уже давно по чуть-чуть. Кое-что смешно.

(Настоящие Программисты)

Настоящие Программисты
Однажды к Настоящему Программисту пришёл дъявол и сказал ему:
– Выполню любое твоё желание за приемлемую цену! Деньги, слава, талант, любовь! Счастье на любой вкус!
– Изыди, спамер! – ответил Настоящий Программист.

Однажды к Настоящему Программисту пришёл дъявол и сказал ему:
– Меняемся: любое твоё желание в обмен на душу!
– Исправь мои программы, – ответил Настоящий Программист, и ткнул пальцем в монитор.
Сатана поспешно ретировался.

Однажды к Настоящему Программисту прилетели два ангелочка с крылышками, и пропели ему:
– Ты прожил безгрешную жизнь, человек! Судя по всему, ты хочешь отправиться в рай?
– Вы теперь вместо скрепки? – спросил Настоящий Программист.

Однажды к Настоящему Программисту заглянул демон, и стал его совращать.
– Скажи, – обратился он к Настоящему Программисту, – ведь как приятна скрепка из Microsoft Word!
– Невероятно удобная штука, – согласился Настоящий Программист.

Однажды к Настоящему Программисту заглянул демон, и стал его совращать.
– Истинно ли сказано: “не ешь плода от древа познания добра и зла”? – спросил он.
– Это выражение возвращает void, – подумав, ответил Настоящий Программист, – Его истинность не определена.

Однажды к Настоящему Программисту пришли люди из ФСБ.
– Открывайте! – сказали они, – Есть разговор.
– Никого нет дома! – ответил Настоящий Программист.

Однажды к Настоящему Программисту пришли люди из ФСБ.
– Открывайте! – сказали они, – Мы знаем, что вы здесь.
– А откуда вы это знаете? – поинтересовался Настоящий Программист.
Люди из ФСБ задумались.

Once people from FBI came to visit the True Programmer.
– Open the door! – they said, – You have nowhere to run.
– Good idea, – thought the True Programmer and ran nowhere.

Однажды к Настоящему Программисту пришли люди из ФСБ.
– Открывайте! – сказали они, – Выходы оцеплены все до последнего!
– Отлично, – подумал Настоящий Программист и ушёл последним выходом.

Однажды к Настоящему Программисту пришли люди из ФСБ и выломали дверь.
– Мы поймали вас с поличным! – сказали они.
– Поличный не мой, – тут же отвертелся Настоящий Программист.

Однажды Настоящий Программист заключал сделку.
– Подпишитесь, – попросил его юрист.
– Хорошо, – подумал Настоящий Программист, и подписал документ своим 4096-битным ключом.

Однажды Настоящего Программиста допрашивал начальник.
– Как продвигается работа над проектом? – интересовался он.
– Идёт подготовка списка задач для выполнения, – доложил Настоящий Программист.

Однажды Настоящего Программиста допрашивал начальник.
– Как продвигается работа над проектом? – интересовался он.
– До завершения проекта осталось: 41 день 14 часов 03 минуты 28 секунд, – доложил Настоящий Программист.

Однажды Настоящий Программист покупал колбасу в магазине. Продавщица положила колбасу на весы, и те показали минус один киллограм.
– Это переполнение буфера, – объяснил Настоящий Программист продавщице.

Однажды Настоящий Программист проходил в автобус.
– Срок действия вашего билета истёк, – объявил ему турникет.
Настоящий Программист был отбракован по таймауту.

Однажды Настоящий Программист проходил в автобус.
– Вы исчерпали все поездки по этому билету, – объявил ему турникет.
Настоящий Программист превысил максимальный hop_count.

Однажды Настоящий Программист проходил в автобус.
– Мужчина, прекратите пихать в турникет всякую дрянь, – объявил ему водитель.
Настоящего Программиста забанили за превышение числа попыток авторизации.

Однажды Настоящий Программист пришёл на дискотеку, и стал знакомиться с девушками.
Одна из них сказала:
– Привет!
– Привет! – ответил Настоящий Программист.
– Я Ксения, а ты? – спросила девушка.
– Я Ксения, а ты? – ответил Настоящий Программист.
Он работал в режиме echo.

Однажды Настоящий Программист пришёл на дискотеку, и стал знакомиться с девушками.
Одной из них он сказал:
– Привет!
– Привет! – ответила девушка.
– Я Константин, а ты? – спросил Настоящий Программист.
– Мы же уже знакомы! – удивилась девушка.
– Сбой протокола авторизации, – огорчённо подумал Настоящий Программист.

Однажды Настоящий Программист пришёл на дискотеку, и стал знакомиться с девушками.
Одной из них он сказал:
– Нам надо расстаться.
– Так быстро? – удивилась девушка, – Мы же только познакомились.
– Прощай.
– Прощай, – сказала девушка, и отвернулась, но Настоящий Программист тут же схватил её за плечо:
– Привет, – сказал он, – Я Константин, а ты?
Он просто хотел сбросить протокол.

Однажды Настоящий Программист сидел с девушкой в ресторане.
– Пожалуйста, меню – произнёс официант.
Настоящий программист взял меню, и принялся тыкать в него указательными и безымянными пальцами.

Однажды Настоящий Программист сидел с девушкой в ресторане.
– Принесите салат из креветок и ещё шампанского, пожалуйста – попросила официанта девушка.
– Мне по маске 0x0F000E01 будьте добры – попросил официанта Настоящий Программист.

Однажды Настоящий Программист сидел с девушкой в ресторане.
– Сколько тебе лет? – спросила Настоящего Программиста девушка.
– Одиннадцать тысяч – ответил Настоящий Программист.

Однажды Настоящий Программист сидел с девушкой в ресторане.
– Кончай прикалываться! Какие тебе одинадцать тысяч лет?! – удивилась девушка.
– Ну ладно, десять тысяч одинадцать, – сознался Настоящий Программист.
И Настоящие Программисты иногда привирают.

Однажды Настоящий Программист сидел с девушкой в ресторане.
– Ты меня слушаешь? – поинтересовалась девушка.
– Номер последней сказанной тобой фразы – восемьсот сорок шесть, – успокоил её Настоящий Программист.

Однажды Настоящий Программист вступал в брак.
– Клянетесь ли вы любить друг друга и жить в мире и согласии, пока смерть не разлучит вас? – спросил его священник.
– Здесь лучше использовать предварённый цикл, – посоветовал Настоящий Программист, – Мало ли что.

Однажды Настоящий Программист ходил в магазин за покупками.
– Можете дать хлеб, пирожные, торты, молоко, яйца, сыр, йогурты, кефиры, колбасы, рыбу, рыбную икру, кабачковую икру и колу? – спросил он.
– Могу дать хлеб, пирожные и торты, – ответил продавец, – Вам что?
– Спасибо, мне ничего, – ответил Настоящий Программист.

Однажды к Настоящему Программисту обратились за советом в метро.
– Как проехать до станции “Воробьёвы горы”? – спросили его.
– Сядьте на поезд, следующий в подходящем направлении, – ответил Настоящий Программист, – При необходимости пересаживайтесь.

Однажды Настоящий Программист ждал автобуса и попал под дождь.
– Требуется фаерволл, – решил Настоящий Программист.
Он раскрыл свой зонтик, и вода перестала течь на него. Зато струйки воды потекли с зонтика за шиворот соседу Настоящего Программиста.
– ДМЗ-хост, – подумал Настоящий Программист.

Однажды Настоящий Программист встретился с гопником.
– Пацанчик, дай мобильник позвонить, – сказал ему гопник.
– Парниша, а ты с какого домена? – поинтересовался Настоящий Программист.

Однажды Настоящий Программист общался с гопником.
– Парниша, дай-ка мне пароль от рута почмодить, – предложил он.
– У меня Windows, – испуганно сказал гопник, – Там нет рута.
– А если найду?! – нахмурился Настоящий Программист.

Однажды Настоящий Программист покупал одежду в магазине.
– Дайте мне что-нибудь повыше уровнем, – попросил он.
– Вот куртка от Гучи, вот джинсы Версаче, – ответил ему продавец.
Настоящий Программист почесал в голове.

Однажды Настоящий Программист покупал одежду в магазине.
– Дайте мне что-нибудь к интеллекту, – попросил он.
– “Ботанский свитер” – с улыбкой протянул ему одежду продавец.

Однажды Настоящий Программист заглянул в аптеку.
– Мне бы зелий каких-нибудь, – попросил он.
– “Каких-нибудь”? – удивился лекарь, – Каких именно?
– Здоровья, – ответил Настоящий Программист.

Однажды машину Настоящего Программиста тормознули гаишники.
– Предьявите ваши документы, пожалуйста, – попросили они.
Настоящий Программист поспешно предъявил им “Мои документы”.

Однажды машину Настоящего Программиста тормознули гаишники.
– Меня интересуют ваши права! – воскликнул один из них.
– Полные, разумеется, – ответил Настоящий Программист.
– Дайте мне их, – потребовал гаишник и помахал удостоверением. Делать нечего: Настоящий Программист создал ему аккаунт и дал полные права.

Однажды гаишники пытались хоть чего-нибудь добиться от Настоящего Программиста.
– Немедленно откройте окно! – требовали они, – Выйдите из машины!
Настоящий Программист пожал плечами, открыл какое-то окно, а потом вышел из машины. На экране высветилось окошко ввода пароля.

Однажды Настоящий Программист попал в пробку в автобусе.
– Что происходит? – спросил он соседа, – Почему мы стоим?
– Босс какой-то едет, – пожал плечами сосед.
– Отлично! – обрадовался Настоящий Программист, – Кто со мной на него в пати?

Однажды Настоящий Программист встречал Новый Год. Ровно в полночь он сидел перед телевизором и в ужасе переключал каналы:
– И тут он! И тут он! И здесь уже тоже он!
Неизвестный вирус поражал канал за каналом.

Однажды Настоящий Программист посещал врача.
– У вас обнаружен вирус гриппа, – сообщил ему врач, – К счастью, этот вирус излечим. Приступим к лечению?
– Не надо, – попросил Настоящий Программист. – Положите пока в карантин, я потом сам разберусь.

Однажды Настоящий Программист лежал в карантине. В комнату заглянул врач:
– К вам тут пожилая женщина, сказывается бабушкой, – сообщил он, – Пропустить?
– Пропустить, – ответил Настоящий Программист, – и создать новое правило.

Однажды Настоящий Программист делал кофе. Он достал несколько кружек, в первую положил ложку кофе, во вторую – три ложки сахара, а третью залил кипятком.
– Что ты делаешь? – спросил его сосед по комнате, – Зачем ты положил всё в разные кружки?
– Это компиляция, – бесстрастно ответил Настоящий Программист, – Сейчас будет линковка.

Однажды Настоящий Программист линковал себе и друзьям кофе. Он поставил пять кружек в ряд, и в каждую насыпал из чашки с кофе, из чашки с сахаром, и налил из чашки с кипятком. В пяти кружках образовалось пять экземпляров кофе.
Бабушка Настоящего Программиста смотрела на это и крестилась.

Однажды Настоящий Программист собирал рюкзак. Он набивал его вещами, пока тот не порвался снизу и оттуда не посыпались вещи.
– Стек превратился в очередь! – удивлённо подумал Настоящий Программист.

Однажды Настоящий Программист пытался достать свитер, лежавший на самом дне рюкзака. Он вытащил одну вещь, вытащил другую, и у него кончились руки.
– Какой болван сделал мне так мало регистров? – с горечью спросил Настоящий Программист.
– Используй внешнюю память, – посоветовала бабушка. Настоящий Программист выложил вещи на стол.

Однажды Настоящий Программист гулял по супермаркету. На одном из товаров он заметил цену: 399.99 рублей.
– У вас ошибка округления, – сообщил он администратору, – Используйте типы данных с фиксированной точкой.
Но администратор почему-то махнул на него рукой.
– Школьная же ошибка! – удивился Настоящий Программист.

Однажды Настоящий Программист заглянул в церковь. Там было тихо, только священник, увидев Настоящего Программиста, воздел руки к высокому потолку и прошептал:
– Боже, спаси и сохрани.
– Боже, загрузи. Боже, выдели, копируй, вставь, – тут же попробовал Настоящий программист.

Однажды Настоящий Программист обращался к Господу.
– Боже, загрузи, – попросил он.
– Обод массы m и радиуса r катится по наклонной плоскости угла A со скоростью V=0.998 от световой, найти траекторию точки на ободе, – загрузил его Господь.

Перепланировка

Этот рассказ написан весной 2011, когда я был в командировке в Ливане.

(Перепланировка)

Перепланировка
“Давно вынашиваемые мэрией города планы по обновлению культурного центра Н-ска, похоже, удастся воплотить в жизнь. На месте старых домов по проспекту Мира, улице Липовой, Ивановской и Бродне будут построены современные торговые центры с подземными парковками. Принятый городским советом указ поставил точку в затяжном споре с общественностью, и…”
Валентин потёр лоб. Поставил точку в затяжном споре – и? Что дальше? Сосредоточиться не удавалось. Фраза повисла на бумаге, а голова была совершенно пуста – ни малейшей идеи, чем продолжить злочастное предложение. Поставил законопроект точку – и поставил. Кому какая разница?
А ведь статья-то непростая – для воскресного выпуска в редакторский раздел. Так называемое “мнение редакции”. Что её дали Валентину – знак того, как ценит журнал его прошлые заслуги. Годы работы, громкие передовицы… Не раз Валентину говорили, что именно его выдержанные, и в то же время эмоциональные статьи определяли мнение публики. Он мог словами поднять людей на борьбу и словами успокоить волнения. А теперь вот мучается, сочиняя продолжение дурацкой фразе.
К чёрту! Выделив весь текст заметки, Валентин ударил по клавише “Backspace”. Никуда это не годилось. Никакое это не мнение редакции, а дешёвая заметка для провинциальной газеты.
Зашла редакционная секретарша, предложила кофе. Секретаршу звали Лена, это Валентин помнил. Она работала здесь четвёртый месяц и Валентин ей нравился – он был ещё довольно молод и обладал интересной аурой человека творческого.
– Прекрасно выглядите, Лена, – равнодушно похвалил Валентин, ровно так, чтобы не обидеть, но ничего не обещать, – Хорошо, что у нас нет корпоративного стиля – вы можете ходить в том, что вам идёт…
– Спасибо, – неловко улыбнулась Лена.
Когда она вышла, Валентин опять взялся за голову.

В последнее время у него ничего не клеилось. Статьи не складывались, предложения рассыпались, приходилось силой вытягивать из себя слова. Он мог часами сидеть над одной заметкой, переписывать её снова и снова, и каждый раз не продвигаться дальше пары предложений.
Ему как будто бы всё стало безразлично.
Иногда Валентин вспоминал, как в детстве медсестра выдавливала кровь на стёклышко из его замёрзшего пальца. Палец белый, его покалывает, а медсестра всё давит и давит на выжатую ранку. Валентин сейчас чувствовал себя таким пальцем.
Он со страхом понимал, что потерял нечто ценное, какой-то внутренний огонь, который двигал им на протяжении всей жизни. Огонь этот погасал медленно, иногда вспыхивая как прежде, но всё-таки потух.
Теперь Валентину ничего не было интересно. Материалы для заметок казались пустой тратой времени – они не стоили места в газете. Убийство произошло там-то и там-то. Принят такой-то закон. Учёные что-то открыли, строители построили. Кому какая разница?
Ведь никого из читателей это не касается, никакой пользы не принесёт. Убийство раскроет милиция, научные подробности читатель всё равно не поймёт, в построенные дома жильцы вселятся и без газет…
А законы должны принимать те, кто в них разбирается. Зачем доносить их до сведения обычных людей?
И тем не менее, Валентин был вынужден изо дня в день облекать в художественные фразы описания всех этих незначительных и никому не нужных событий. Месяц за месяцем, он писал одно и то же. Слова и целые предложения кочевали из статьи в статью, поскольку он уже не в силах был придумывать для каждой ерунды что-то новое.
Ему казалось, что язык иссяк, что стенки словаря в его голове сдвинулись, зажав его в тесном кубике, где даже не встать в полный рост.
“Но как же я раньше с упоением писал на эти же темы?” – думал Валентин, – “Как я критиковал мэра, хвалил старост, спорил с коллегами и предубеждениями?”
Теперь Валентин ничего не критиковал. Ему не хотелось. Он нарочно выбирал заведомо непопулярные начинания, пытался написать критику – но сам не верил своим словам. Да разве так уж плохо двойное налогобложение? И в нём своя польза: больше денег для бюджета.
Тогда он, наоборот, брался хвалить – и всё равно ничего не выходило. Ведь так очевидны были плохие стороны!

Всю сознательную литературную жизнь Валентин учился быть непредвзятым. Он считал, что способность понять все точки зрения – это лучшее качество журналиста. “Нельзя смотреть на жизнь только с одной колокольни”, – думал он, – “Мир огромен. Миллионы людей, миллионы мнений. У каждого своя правда. Нет таких, которые совершают зло от безволия. Даже насильник считает, что поступает справедливо – ведь секс совершенно естественен, а общество устанавливает глупые ограничения”. Не всегда у Валентина сразу получалось сопереживать насильнику, но стоило задуматься – и его удавалось понять.
Всю жизнь Валентин думал, что таким образом становится умнее. Но удивительное дело, в последнее время он стал замечать, что как будто бы, наоборот, поглупел. Он славился своим глубоким пониманием происходящего, умением находить скрытые связи между событиями и трендами. Но который месяц мысли такого рода ему в голову не приходили.
Ему казалось, что он вообще перестал думать. Шагая на работу, он разглядывал город, и отмечал увиденное – вот и вся мозговая активность. Сочиняя заметку, он перекладывал слова так и эдак, пока не удавалось сделать их похожими на предыдущие статьи.
Даже в тех вопросах, в которых у Валентина имелось собственное мнение, оно стало подозрительно напоминать услышанное недавно по телевизору или прочитанное у коллег. Ведь в их словах была доля истины – Валентин мог живо её найти.
Неудивительно, что рейтинги его статей уверенно падали. Нынешний материал во “мнение редакции” – дань уважения, не более, а ведь ещё пару лет назад любую его передовицу оторвали бы с руками, только напиши!
Что-то сломалось в Валентине. Что-то сломалось, и он интуитивно чувствовал, что виновата была его обретённая способность смотреть на вещи с разных точек зрения.
Отбросив рукописные заметки ко “мнению редакции”, которое всё равно не удавалось написать, Валентин вздохнул и вытащил наугад один из нескольких листочков, где предлагались темы для заметок в завтрашний ежедневный выпуск.
“Врачи научились лечить 96% случаев шизофрении”.
Взгляд Валентина замер на листочке. А ведь это мысль! Ему никогда не приходило в голову обратиться к психотерапевту. Современная медицина может многое. Его случай наверняка хорошо известен – какой-нибудь “кризис фантазии” – и существуют методы лечения.
Надо сходить! Надо сходить прямо сейчас!
Надев пальто и старомодную шляпу, он выскочил за дверь и запер личный кабинет.
– Вы спешите? Важная встреча? – спросила его Лена, – Удачи вам!
Валентин уже скрылся на лестнице, но услышав это, выглянул на секунду в коридор:
– Да-да. Спасибо, Лена. Ухожу сегодня рано!
Секретарша была ему совершенно безразлична, но стоило поддерживать хорошие отношения с людьми.

– Конечно, ваш случай не нов и прекрасно изучен, – выслушав Валентина, сказал врач, – Безразличие к происходящему, отсутствующее либо легко изменяемое личное мнение, вялый мыслительный процесс. Это дегенерация эмоций!
– Эмоций? – переспросил Валентин, – Простите, но при чём же тут эмоции? Я вполне эмоционален, злюсь вот на себя. Проблема именно с логикой. Вроде бы понимаю всё на свете, но ничего не могу доказать, просто руки опускаются. Хочется всё бросить!
– Я и говорю, дегенерация эмоций, – подтвердил врач, – Вы, по-моему, в плену популярного заблуждения, что эмоции и логика друг другу противостоят. Ничего подобного: они тесно связаны. И даже больше, человеческая логика – очень хрупкий инструмент для оправдания нашей эмоциональности. Большая часть так называемых “логических” заключений строится с намерением обосновать уже избранную человеком точку зрения. Избери он другую – и точно так же логически докажет её. И наоборот, иногда придя к новой точке зрения путём рассуждений, пациент находит в ней особую красоту и занимает её уже по велению сердца.
– У вас же, – вздохнул врач, – эмоции деградировали. Вероятно, вы старались их изжить? Занимались новомодными тренингами стройности рассудка? Нет? Быть может, просто склад ума такой… У вас пропали эмоции, и потому пропало личное мнение. Из человека вы превратились в отстранённого наблюдателя, которого ничто не касается лично. Для вас всё равнозначно. Но человек не может так жить! Это слишком печальное существование. Люди, потерявшие жизненный компас, спиваются, кончают жизнь самоубийством. Слава богу, что вы пришли вовремя…
Значит, у него пропали эмоции? Валентин всерьёз задумался над этой идеей. Она казалась ему не такой уж невероятной. Действительно, в последнее время всё казалось одинаковым, безразличным. Остаться дома или поехать к друзьям, писать статью на одну тему или другую – какая разница? Жизнь стала скучной.
Но правда ли могут эмоции повлиять на мыслительный процесс? Ведь если доктор прав, все компоненты, всё необходимое – оно уже лежит в голове. Эмоции не слишком-то и нужны. Вот если б можно было вернуть способность писать…
– И как это сейчас лечится? – спросил Валентин, – Наверное, какими-нибудь консультациями? Я немного отстал от состояния дел в психиатрии…
– Если повезёт, всё будет гораздо проще, – улыбнулся врач, – В наше время уже найдены гормоны, которые влияют на эмоциональность, и исследованы железы, их вырабатывающие. Мы можем подстегнуть их работу. Возьмите эту пилюлю. Выпейте её на ночь, и завтра с утра должен проявиться эффект. Если результата не будет, зайдите ко мне завтра вечером… нет, в любом случае, зайдите ко мне завтра вечером. А сейчас я запишу вас в медицинскую карту. Вы у нас в первый раз?

Вечером, перед сном, Валентин выпил полученную от доктора пилюлю. Она была маленькой и безвкусной. Даже когда Валентин запил её водой, она всё равно оставалась где-то в груди и неприятно давила.
“Быть может, пилюля и сработает”, – вяло подумал Валентин, ложась спать. Хорошо бы сработала. Ему так надоело мучаться, пытаясь писать…
Но впрочем, какая разница…

На следующее утро Валентин сразу вспомнил о пилюле. Но как поймёшь, сработала она, или нет? О своей комнате он ничего особого сказать не мог. И всё-таки, Валентин чувствовал, что что-то изменилось. В душе его поселилось радостное ожидание, словно у ребёнка, проснувшегося в последний день года. Голова была свежа, как после хорошего сна – с Валентином так не бывало уже давно.
Он умылся, оделся и выскочил на улицу. Странное чувство не оставляло. Впереди словно ждал праздник, да нет – вся жизнь была праздником. Ему хотелось немедленно сделать что-то великое, не ради похвал, а просто чтобы применить кроющуюся в себе силу. А у него была сила! Он чувствовал, что способен своротить горы. Делать мир лучше. Ему повезло – он не просто хотел, а мог делать мир лучше. Его инструментарий – голова – всегда был с ним, на плечах. Он работал в лучшей газете города. Он мог карать и высмеивать, указывать на недостатки и хвалить, не отходя от рабочего места. Ему были даны огромные возможности – как он их раньше не видел?
Ведь в мире столько всего требует исправления. В прекрасном городе, где он жил, было ещё столько недостатков. Конечно, всё это пустяки, минутные проблемы, но они грызли Валентина своим присутствием как грызёт неоттёртое пятно на чистой поверхности стола.
Мусор, брошеный мимо урн.
Дырявый асфальт в переулках.
Некрасивое стеклянное здание, как большой зуб торчащее среди домов 19-го века.
Граффити на стене павильона метро.
Неудобный светофор на перекрёстке.
Всё это были не единичные случаи – а ошибки системы. А Валентину была дана власть бороться с ошибками системы. Шагая по бугристому, приятно давящему на ботинки булыжнику мостовой, он придумывал, как бороться с каждой из увиденных проблем. Что с ней можно сделать?
Штрафовать хулиганов?
Высмеять администрацию, которая асфальтирует только центральные улицы?
Написать статью о том, сколько человеко-часов в месяц тратит плохо настроенный светофор?
Идеи лезли к нему в голову сами. Что, если объявить конкурс на лучшее граффити по сцене из фильма? Он останавливал себя: не его тема. Валентин занимался в основном политикой. Но всё же, почему нет?
В переулке возле работы его ждал ещё один сюрприз. Двое парней лет двадцати зажимали третьего у стены. Обычно Валентин прошёл бы мимо, стараясь не лезть в чужие дела. Он уже по привычке шагнул на другую сторону улицы, как вдруг его кольнуло резкое чувство беды.
Что, если это – гоп-стоп? Неужели он пройдёт, как ни в чём не бывало? Он представил, как жертва смотрит на него, надеясь о помощи, но понимая, что никто не рискнёт – каждый сам за себя. На душе стало гадко.
Да какая, к чёрту, разница, если он ошибётся?
– У вас всё нормально? – спросил он ребят, подойдя сзади.
– Нормально. Вали, папаша, – сказал один. Валентин посмотрел на того, что прижали, и увидел, что его держат за грудки.
– А ну отпустите, – сказал он.
Второй хулиган обернулся. На лице его была гадкая ухмылка:
– А? Дядя, ты сейчас на ножик сядешь.
Валентин глубоко вздохнул. В голову ударило резкое чувство – сначала показалось, страх, но потом он понял – возмущение. Происходящее было недопустимо. Сцена была нарушением его идеального мира. Злило до глубины души даже не это маленькое ограбление, а безнаказанность, с которой подонки творили зло, их уверенность в своих силах.
У Валентина пальцы задрожали от гнева, когда он представил образ их жизни, их ценности, отношение к ценностям Валентина. Он видел их своими врагами, противниками хорошего, прогрессивного, общего – ограниченными и злыми людьми. Нельзя было допустить, чтобы ограниченность победила.
– Я тебе сейчас зубы выбью, мразь – шепнул Валентин, наступая на подростка, – А ну пошёл вон, шавка.
На работу Валентин опоздал на десять минут. Думая о произошедшем, он понимал, что недоволен. Не всё прошло так, как он хотел. Нельзя было поддаваться гневу и драться с двадцатилетними – он почти вдвое их старше и должен быть умнее. А кроме того, победа силы – не окончательная победа. Над убеждениями побеждает слово, и именно на этом поле Валентин должен был день за днём вести бой. Однако вспоминая неловкие, скомканные, но всё же искренние слова благодарности спасённого парня, он не мог не испытывать удовольствия и немного не любоваться собой. Это было неправильно, но приятно.
Вошла Лена, увидела его и прижала руки ко рту:
– Ой, что с вами? У вас синяк! Посмотрите в зеркало… – она подбежала к нему с карманным зеркальцем, и Валентин убедился, что синяк был зловещий.
– Постойте, не дёргайтесь. Тут же ссадина. Давайте, я зелёнку принесу?
– Не надо, это так… – он махнул рукой.
– Как же вы… подрались? Из-за чего?
– Да нет, ничего. Доброе утро, Лена, – Валентин потёр переносицу и внимательно осмотрел её, готовясь сказать какой-нибудь комплимент, – Вы не клали макияж, я смотрю? Вам очень идёт природный цвет лица, так и…
Он хотел сказать, что так и любовался бы весь день, но вдруг замолчал и смутился. Ему стало стыдно. Валентин чувствовал, что поступает плохо, но не мог понять, почему. Ведь он лишь говорит комплименты девушке, это простая вежливость. И всё-таки, слова вдруг потеряли силу, он не мог связать их воедино, точно как прежде со статьёй. Он лихорадочно придумывал, чем закончить фразу, но всё казалось ему дешёвым и недостойным.
Да что же такое с этими эмоциями? От них стало только хуже! Теперь он не может поддерживать нормальных отношений с людьми.
А нормальных ли? – упало в голову зерно сомнения. И тут же всё стало ясно, и пришло облегчение. Он врал. Всё это время, говоря комплименты ради поддержания хороших отношений, он врал, а Валентин ненавидел врать. Неправда была противна его природе, она ломала идеальный мир, который Валентин пытался построить. И вдвойне она была плоха потому, что обращена к женщине, которая хотела её услышать.
– Простите, – сказал Валентин. Он уставился в стол, не зная, что ещё добавить. Он злился на себя. Разумеется, дешёвые комплименты всегда остаются дешёвыми комплиментами. Каким дураком надо было быть, чтобы воображать, что на них строятся хорошие отношения?
Или ему просто было всё равно?
Но мучало и ещё кое-что. Валентин испуганно поднял голову и столкнулся взглядом с Леной, которая с удивлением смотрела на него, ничего не говоря. Его прошиб пот.
– Да вы и правда красивы, – пробормотал он, слабо соображая, что говорит. Лена вздрогнула и отошла на шаг.
– Я пойду зелёнки принесу, – сказала она, – Вас больно ударили.
Она ушла, а Валентин взялся за голову, пытаясь разобраться в своих чувствах, но не мог. Противоречия мучали его, противоречия между тем, как он привык себя вести, и как хотел себя вести, как вёл и что чувствовал. Когда-то он легко справлялся с этими течениями эмоций, но теперь, после многих лет болтания в стоячей воде, его сознание швыряло, как монетку в стиральной машине.
Как он мог прежде ничего не замечать? Или он спал? Проводил день за днём, курсируя из дома на работу и назад, вычёркивая из своего мира всё, кроме стабильности?

Одно было ясно: лекарство сработало. Эмоции вернулись, и чем дальше, тем сильнее захватывали Валентина. Он не знал, куда девать глаза, пока Лена лечила его ссадину на щеке зелёнкой. С большим трудом он поблагодарил её, а от кофе отказался, запинаясь, как школьник. Валентин злился на собственную нелепость, и ему стыдно было вспоминать, как он вёл себя с ней, и с другими товарищами по работе. Каким, наверное, он им казался напыщенным дураком!
Удивительно, однако его дурацкое поведение сработало куда лучше, чем обычные комплименты. Секретарша ушла со странной улыбкой на лице, и Валентин подумал, что не видел её счастливой. А когда он вообще обращал на неё внимание?
Ему хотелось взяться за статью, но сначала он заглянул к соседям. Поздоровался с каждым, отмечая вспышки эмоций в голове. Одного он уважал, другому завидовал, третий казался наивным и недалёким, четвёртый – твёрдым, как стальное сверло. Одинаковые, неинтересные люди вдруг оказались разных цветов, как на цветных страницах комиксов: про каждого можно было сочинить свою историю. Что в его жизни главное? Какие у него идеалы? Как он себя ведёт? В чём со мной по одну, а в чём по разные стороны баррикад? Все ответы концентрировались в один вкус, и появлялось в голове Валентина при взгляде на человека.
Вспоминались и плохие подробности. Были те, кто писал за деньги – Валентин не сомневался в этом, хотя не любил сплетен. Обиднее всего, что они сочиняли хорошо. Любую точку зрения они могли и поддержать, и опровергнуть, в зависимости от заказа, и получалось всё равно почти так же искренне, как у Валентина, когда он говорил от души.
Возможно, это был другой путь: отсечь в себе эмоции навсегда, и действовать по рассчёту, как автомат, заботясь только о результате. Но разве так можно? Сейчас Валентину казалось, что он бы никогда на такое не пошёл. Он не понимал, как мог вчера сам думать о чём-то подобном.

И наконец, Валентин вернулся в комнату и взялся за статью. Ему было страшно, поскольку он не до конца верил в себя. Если чудесный фокус сейчас не сработает, если он опять не найдёт слов – все пути исчерпаны. Придётся мучиться остаток жизни, подбирая затасканные фразы для выражения избитых мыслей, никакого отклика в душе Валентина не находящих. Даже думать об этом было противно.
Но Валентин боялся зря. Стоило сесть и сосредоточиться, задумавшись над вопросом всерьёз, как возникшее сильное чувство увлекло его с головой.
Ему не нравилась перепланировка центральных улиц. Она вызывала в нём неприязнь, но не потому, что Валентин был против обновления вообще. Конечно, старые дома жаль, однако вступаться за них Валентин не собирался – а точнее, не считал нужным вступаться просто так. Не в этом его точка зрения. Плохо сформулированное чувство отвлекало, мешая взяться за клавиатуру. Как укус комара, оно заставляло возвращаться к себе снова и снова.
“Что мне не нравится?” – думал Валентин, – “О чём я хочу сказать людям? Вначале решить, и только потом подбирать фразы…”
Он ломал голову несколько минут, когда, наконец, его осенило. Внезапно всё стало ясно – и причины его неприязни, и в чём ошибались сторонники указа, и что следовало сказать читателям.
Теперь, когда он знал ответ, Валентин не мог ждать и секунды. Ему немедленно требовалось перенести слова на бумагу, пока он не расплескал их, не потерял части смысла. Открыв текстовый редактор, он напечатал:
“Хорошее в нехорошем: городской совет ставит точку в затяжном споре – и не только”.

Слова потекли сами собой.
Он писал о том, что думал: что читатели, блоггеры и другие журналы, спеша найти в решении совета рациональное зерно, упускали из виду его чёрную, неприятную оболочку. Все знали, что решение было проплачено. На главной улице хотела разместить свой офис фирма “М.”, которой хватило бы денег отправить всех старейшин на курорты. Никто не сомневался, каким будет исход дела.
А если так, разве можно было с ним соглашаться? Находить в нём хорошее, оправдывать его? Ведь это жалко! Это стыд для газет, электронных и обычных. Признание их бессилия! Что дальше – “в рабстве тоже есть хорошие стороны”?!
В чём угодно можно найти хорошие стороны. Но в этом деле главное – контекст. Во вторник, писал Валентин, в совете было принято два решения. Одно – возможно, не такое плохое, – попало во все газеты. Другое умолчали, его проглотили, как горькую пилюлю. Второе решение было о том, что голос жителей города отныне ничего не значит.
Нельзя, писал Валентин, позволять логике заглушить голос сердца. Нельзя допускать, чтобы под благовидным предлогом оправдывалась грязь. Нельзя, пусть иногда и сердце устаёт злиться, и рассудок утешает пониманием.
Поначалу он не очень верил этому своему выводу, но чем дальше продвигался, тем сильнее заражался собственным пафосом. Закончив статью, он некоторое время правил её и сам поражался тому, насколько тематика совпадала с его личными переживаниями.
Теперь ему было ясно, что доктор прав. Сознание и чувства работают рука об руку. Потеряв эмоции, потеряв моральный и многие другие ориентиры, теряешь и способность рассуждать сложно, интересно. Как иначе объяснить, что все эти люди, с которыми он заочно спорил, предпочли не заметить очевидного зла, и утешиться простым объяснением?
Может быть, они просто искали путь наименьшего сопротивления, поскольку стрелку их компаса не тянуло ни в каком направлении магнитное поле души? Иначе Валентин это объяснить не мог.

Он отправил статью редактору и занялся разбором заметок для колонки городских новостей. Как просто было работать теперь, когда к нему вернулось чувство вкуса! Валентин не понимал, что заставляло его мучаться над заметками прежде. Теперь он просто выкидывал всё, что не считал заслуживающим внимания. А важные темы шли легко! Он изучал материал, решал, что следует отметить – и писал, легко, не останавливаясь даже подумать.
У Валентина было тепло на душе. Он чувствовал, что работает сейчас хорошо, что газета становится от его работы лучше, а с ней – светлеют и становятся лучше тысячи читателей, и мир приближается к тому идеалу, который Валентин держал в голове. Он почти видел, как дома города прозревают, в них чистят стёкла, зажигают лампочки, и люди размышляют и соглашаются с его точкой зрения, понимают его чувства и разделяют взгляды на прекрасное и негодное, гордое и гадкое, важное и пустяк. Конечно, Валентин не задумывался над этим ощущением всерьёз.
Но время клонилось к вечеру, и постепенно эмоции начали выветриваться.

Сначала Валентин заметил, что уже не смущается при виде Лены. Он решил было, что естественным образом преодолел утреннюю робость, но и очередная заметка шла как-то не очень. Уже полчаса Валентин не мог написать даже строки. Честно говоря, материал казался ему скучным. Немного поломавшись, журналист закрыл файл и взял следующий листок.
“Пожар в магазине одежды, трое погибших”. Наверное, об этом стоило написать…
Ещё через час Валентин не мог даже смотреть на заметки. Работа стала казаться ему бессмысленной, и он подумывал, не уйти ли пораньше – быть может, он просто переработал? Впрочем, в глубине души он понимал: это кончилась таблетка. Эмоции отключались, как отключаются по одной системы жизнеобеспечения на тонущей подводной лодке. Стероиды, которые обеспечили такой эмоциональный подъём, растаяли в крови.
Окончательно это стало понятно, когда заглянул главный редактор, чтобы поздравить с отличной статьёй. Ещё пару часов назад Валентин был бы рад и горд тем, что редактор поддержал его выводы и взял такую спорную статью в первый раздел. Но сейчас ему было всё равно. Единственное, что грело – это мысль об укреплении своего карьерного положения.
Разумом Валентин понимал, что сейчас он теряет остатки своей утренней личности, Валентина-старого. Однако это не огорчало. В конце концов, теперь он знает, как писать статьи: достаточно принимать по таблетке каждый вечер – и дело в шляпе. Конечно, – кольнуло в мозгу – выходит немного похоже на гормональную наркоманию: Валентин писал о такой и хорошо знал, что значит зависимость от таблеток, повышающих внимание или силу. Но это только видимость. И потом, наркоманов тоже можно понять. Валентин отлично мог понять наркоманов…
И вот часы отщёлкали шесть, и Валентин собрал портфель и запер кабинет. Сегодня он сидел дольше обычного и остался последним. Впрочем, проходя мимо столика секретарши, он увидел, что Лена тоже засиделась допоздна.
– До свидания, Лена – вежливо поднял он шляпу, проходя мимо. Потом обернулся – чего-то недоставало. Как будто он не выполнил какой-то ритуал.
Ах, ну да.
– Милый ободок на запястье, очень интересно оттеняет ваши тонкие пальцам, – кинул он на прощание и улыбнулся.
Он был уверен в том, что жизнь теперь пойдёт хорошо.

– Вторая таблетка? Нет, это исключено. Да и какой смысл? Вы думаете, это гормональный препарат? Да, конечно, гормональный… – врач потёр лоб, – Но разве я не сказал вам? Таблетка вовсе не заряжает вас эмоциями, что вы, о нет. Её смысл совсем в другом. Она активирует заглохшие мозговые центры, отвечающие за выработку соответствующих гормонов. Это, если хотите, шоковая терапия. В вас вливается лошадиная доза биокатализаторов, которые вынуждают железы отреагировать на полную катушку. Обычно если какие-то центры деградировали из-за неиспользования, таким образом запускается процесс обратной активации.
– Доктор, я не понимаю…
– Проще говоря, вы сами начинаете вырабатывать гормоны! Мощный удар кулаком по груди, и остановившееся сердце – тук, тук – начинает биться. Здесь то же самое! Но если вы говорите, что эмоции выветрились и больше не появляются… – врач развёл руками.
Валентин впервые ощутил укол страха. Он спросил:
– Но погодите, как же так, вы хотите сказать – что-то не сработало?
– Не “что-то”, а ничего не сработало. Я этого боялся. Полный ноль, пшик. Шибанули из пушки и распугали воробьёв, ядра не вылетело. Нда, жаль. Я говорил, что не на всех действует…
Доктор посмотрел на Валентина с сочувствием, и тот перепугался ещё больше. Как не сработало? Как это не сработало? А как же его карьера, его статьи? После сегодняшней работы под вдохновением, даже вспоминать ад последних месяцев было тяжело. Нет, вернуться к нему – немыслимо. И не может такого быть! Валентин не верил, что всё кончено. Он работал сегодня так, как хотел, значит – можно! Врач недоговаривает!
– Таблетка… – попросил он, – Просто дайте мне эту таблетку. Выпишите, я куплю. Я буду принимать каждый вечер, мне не нужно всё время… эмоции – чёрт с ними. Я просто работать. А?
Врач покачал головой.
– Ну почему?! – вскричал Валентин, – Скажете, вредно, а чёрт с ним, пусть вредно! Вы не понимаете, как мне важно… Пять лет жизни, десять лет жизни, пусть рак, мне всё равно, я просто хочу… Или что, у вас заговор? Начнёте говорить, что на таблетках нельзя? Ничего, я взрослый человек, потерплю… я не наркоман…
Врач смотрел на него с удивлением. Валентин остановился.
– Может, у вас не пропали эмоции? – спросил врач, – Вон как кричите.
Но Валентин не мог этим утешиться.
– Это было и раньше, – сказал он, – Карьера… я всегда беспокоился за карьеру. Наверное, разные железы, или что-нибудь, ну – вам виднее. Выпишите таблетки, хорошо?
Врач вздохнул.
– Я выпишу, если хотите, – сказал он, – Таблетки не вредны, а главное, вам не придётся принимать их долго. Вы же не дослушали. Видите ли, шоковая терапия работает очень недолго. Железы быстро приспосабливаются игнорировать её воздействие. На третий день… на четвёртый день… вы уже не почувствуете эффекта. Можете принимать их раз в месяц, тогда продержитесь год. Но это всё равно кончится…
Слушая врача, Валентин похолодел. Кровь ударила в виски. Теперь он ощутил настоящее отчаяние. За какие-то десять минут он из мира, где твёрдо стоял на ногах, был выброшен во тьму, в которой бродил прежде. Ему показали рай – и отказали в нём.
Эмоции, которые могли помочь писать статьи, были вне его досягаемости. Отсечены суровой рукой логики – за то, что посмел усомниться в ней.
– На вашем месте я бы не расстраивался, а постарался приспособиться, – утешал врач, – Побеждает тот, кто не борется с неизбежным, а извлекает выгоду. Знаете японскую легенду о мечах? “Листочки огибали меч Масамунэ, не касаясь его”. Станьте таким мечом. Придумайте, как использовать свою ограниченность. Вы далеко не в худшем положении. Живут же люди и без ног, и без рук…
Но было видно, что и самому врачу перспективы Валентина казались туманными.
– Знаете что, заходите ко мне два раза в неделю, а следующую неделю – каждый день. Мы с вами будем обсуждать происходящее, и я вам логически буду доказывать, что ваше положение терпимо, хорошо? Слышите?
Терпимо…
Валентин не отвечал. Он был мечом, мимо которого текла большая река; листочки обплывали его, не касаясь лезвия. Ничто вообще больше не касалось Валентина. Даже работа и карьера казались теперь далёкими, ненужными, безразличными. Зачем он вообще сюда пришёл? Дурак, что ли?
– Я пойду, – пробормотал он, выбираясь со стула.

Следующее утро было таким же серым, как все предыдущие дни. Валентин проснулся по писку будильника, умылся, натянул одежду и побрёл на работу, чтобы пахать девять часов, насилуя свой мозг и выжимая из себя предложения.
Вокруг всё было как обычно. Город был тускл. Валентин держал руки в карманах и смотрел перед собой, погрузившись в свои мысли – а вернее, в гудящую пустоту внутри головы.
– Попихайся мне, – буркнул налетевший на него человек. Валентин даже не обернулся.
“Нужно будет купить плеер”, – подумал он, – “Буду слушать музыку”.
Урны возле автобусной остановки были перевёрнуты, мусор высыпался на землю. Обычное дело… люди не совершенны, город не идеален. Всех можно понять.
В переулке возле работы околачивались три молодых парня – два вчерашних хулигана привели поддержку. Пожав плечами, Валентин побрёл другой дорогой. Какой смысл? Пусть пристают к кому-нибудь другому.
Напрасно он искал в себе следы вчерашнего гнева. Хулиганы лежали в его сознании как на ладони. Он угадывал их детство, знал причины испорченности, он их понимал – и не винил. В мире всякое бывает…
Работа… Валентин ждал, что работа будет мукой, но и это чувство прошло. Было просто тяжело. Болела голова. Он печатал фразы, удалял их, переставлял так и эдак, сам не понимая смысла того, что делает. Иногда выходило похоже на его прежние статьи. Тогда он оставлял абзац.
Потом зашла Лена. Во взгляде её читалась тревога и забота, и на мгновение Валентину показалось, что что-то отозвалось в нём, он попытался схватить это чувство и раздуть его, как слабый огонь, но оно растворилось – мираж.
Красивая ли была Лена? Пожалуй, красивая. Кому-то должно понравиться, хотя вкусы у всех разные… Задержав на ней взгляд, Валентин собирался сделать вежливый комплимент, но понял, что и этого ему не хочется.
– Синяк у вас почти прошёл, – сказала Лена, – Совсем не заметно.
– Угу.
– Хотите кофе?
– Угу.
– Я читала вашу вчерашнюю статью… с вами что-то случилось, да? Вы подрались, и эта статья. Нет, я не ругаю… Простите! Наоборот, это потрясающая статья. Вы давно таких не писали. У вас раньше так было. Вы знаете, я вас всегда читала, когда помоложе…
– Угу.
Присутствие Лены вызывало у Валентина странное ощущение – словно постоянное электрическое гудение возле трансформаторной будки. Если он мог чего-то хотеть, то хотел, чтоб она ушла.
– Можете не беспокоиться, этого больше не повторится, – мрачно сказал он.
Лена вздрогнула, помолчала, хотела что-то спросить, но не спросила. Потом сказала ни к чему:
– Хорошо, что вы пьёте чёрный, а то сахара нет.
Она явно чего-то ждала. Зудение в голове Валентина стало невыносимым.
– А знаете что? – сказал он, – Сделайте-ка кофе с сахаром.

Он думал, что зуд пройдёт, но тот не исчезал, даже когда Лена ушла. Валентин сидел у окна и безразлично смотрел вниз на переулок. Там до сих пор ошивались хулиганы, видимо, надеясь дождаться его. Как же! Может, из-за них такое странное нетерпение? – подумал Валентин мимоходом, и отмёл эту мысль. Какое ему дело до хулиганов?
И всё-таки, что-то грызло его, чем дальше, тем сильнее. Как будто он забыл о важной встрече, и теперь его где-то ждали, нервничали, и нужно было срочно сорваться с места, спешить, делать что-то – но что?
Проклятая болезнь! Вчерашняя таблетка окончательно расшатала сломанную нервную систему Валентина, порвала в ней все ниточки и теперь душа ныла, ныла непонятно от чего.
Внизу с другого конца дома, появилась идущая в магазин за сахаром Лена. Хулиганы подождали немного и устремились к ней. Валентин наблюдал, как Лена чуть замедлила шаг, но продолжала идти. Ещё и подбородок вскинула. Глупая девочка… Гордая…
Что за проклятый зуд?!
Его становилось невозможно терпеть! С вниманием натуралиста Валентин смотрел вниз, где разворачивалась предсказуемая сценка общения барышни-секретарши и дворовых парней. Двое зашли со сторон, третий что-то говорил и ухмылялся. Лена отступила к стене.
Что ж, останется без денег, будет ходить в магазин другим путём. В другой раз подумает, прежде, чем идти мимо шпаны…
Но откуда это проклятое неприятие? Откуда ощущение неправильности? Эта копящаяся энергия во всём теле?
Что здесь не так? Что его мучает? Ему небезразлична Лена? Да нет, чёрт возьми, и даже если бы… какая разница? Не изнасилуют же её, а даже если бы изнасиловали… – да что же такое?! Почему думать такие простые и логичные мысли становится так тяжело?! Что за камень висит на его груди?
Если это эмоция, то какая?!
Сжав пальцами подоконник, Валентин яростно взглянул вниз, и в этот момент Лена коротко ответила что-то, и старший из трёх подростков шагнул ближе и с размаху ударил её кулаком в лицо.
Гордое личико Лены дёрнулось. Она ударилась затылком об стену.
И что-то случилось.
Валентину показалось, что это его ударили в лицо. В его голове что-то вздулось, переполнилось и взорвалось, ломая бетон и стекло, срывая пломбы, распахивая двери и выпуская орды запечатанных демонов – он сошёл с ума, сам не понимал, что творит, он сжал руки, чуть не отломив кусок подоконника, вскрикнул, пнул ногой стул, рванулся к дверям – в угаре ярости схватил огромную вешалку для одежды, стряхнув с неё куртку, отшвырнул, сметя бумаги со стола – чуть не выбив, распахнул дверь и через ступеньки, едва не промахиваясь, понёсся по лестнице. Быстрее, – била в голову мысль, – Быстрее!
– Мрази, – ревел он, – Проклятые скоты! Да как вы смели… Она… Да, это наш город! Я всех вас, я каждого, я вам сейчас, она меня зелёнкой! Девушек бить! Я вас самих убью… я вас убью, убью – потому, что я вас НЕНАВИЖУ!
Он закричал это на весь подъезд, и ему стало легче, словно клапаны души открылись и выпустили пар; он выбежал на улицу, размахивая отломанной стойкой вешалки, и ещё раз крикнул, да так страшно, что перепугались не только подростки, но и прижатая к стене Лена:
– НЕНАВИЖУ!

Касание!

Для антиутопии роспись в своей беспомощности – полицейское государство, а для батл-сёненов – слова “что он такое?!”. Сразу же понятно, что фантазия у автора исчерпалась, удивить больше нечем, и вместо зрителя поражаться сюжетным ходам начинают герои.

Представьте себе, доктор Ватсон думает о Шерлоке Холмсе:
– Загадку, над которой месяц бился Скотленд-Ярд, он решил за день. Да что он такое?

И Холмс тут же, нахмурившись над клочком бумаги:
– Улики не сходятся. Серьёзный удар по моей репутации. Ну что ж. До сих пор я игрался, но теперь начинаю думать в полную силу!

Или проходная серия: Миссис Хадсон бьётся с домохозяйкой Мориарти. “Доставай свою сковороду, старая карга!” “Чтобы заткнуть рот такой, как ты, мне не нужна сковорода! Справлюсь и голыми руками!”

А тут появляется Холмс и побеждает всех силой логики. Сила логики окружает его тело плотным синим светом. За полгорода от него, в Скотленд-Ярде, Лестрейд настороженно поднимает голову:
– Я чувствую неожиданный всплеск логики… неужели Холмс разозлился всерьёз? Такого не было со времён дела о Баскервилях, когда он разодрал многоэтажного пса на клочки голыми аргументами…

У попа была собака

А это, неожиданно, вышло интересным. Кажется. Хотя пишу в перерыве от другого, серьёзного рассказа.

У попа была собака
“Не знаю, что и делать!”
Вася Пупкин, будущий великий писатель, не находил себе места в комнате. То он садился за компьютер, то вставал и шёл к дивану. Руки постоянно приходилось чем-то занимать. Минута бездействия утомляла до смерти.
Из отпущенного срока оставался день. Всего за день ему надо было написать рассказ, причём такой, который поразил бы и жюри, и всех других участников конкурса. Лучший рассказ, самый неожиданный.
А тема, как назло – свободная! (далее)

Сколько Вася молился, чтобы хоть в этом году выпала нормальная тема. В прошлом была “Роботы в космосе” – ну как о таком можно написать? В позапрошлом “Время уходить” – тут в голову приходит только сопливая романтическая чушь. Ну дайте же хоть что-нибудь, хоть какую-нибудь зацепку, вокруг которой мог бы обернуться пытливый ум Васи!
И в этом году – свободная тема! Полный кошмар!
Что же написать, что же написать? Неужели ещё один год пройдёт зазря? Неужели и в этом году талант Васи останется незамеченным?
И тут Васе пришла в голову отличная мысль. Надёжный способ победить. Тема для рассказа, которую наверняка никто никогда ещё не использовал просто потому, что из-за своей неординарности она совершенно не могла прийти в голову.
Нужно написать рассказ о человеке, который пишет рассказ!
Окрылённый идеей, Вася едва сразу же не бросился к столу. Но опыт писателя останавливал его. Вася знал, что необходимо сначала тщательно продумать сюжет. Пока в нём остаются белые пятна, каждое из которых может разростись в настоящую белую дыру и пожрать всю задумку.
Вот например: о чём пишет рассказ герой рассказа?
Вася укусил ноготь. В его голове опять пронеслись “Роботы в космосе” и “Время уходить”, и подумав немного, он опять пришёл к тому же самому заключению:
Герой рассказа пишет рассказ о том, как кто-то пишет рассказ.
Иначе и быть не могло! Ведь если Вася пришёл к такому выводу, как мог не прийти герой его рассказа? Разумеется, он тоже будет писать о том, как кто-то пишет рассказ. Но тут новая проблема пришла Василию в голову:
“О чём пишет рассказ этот новый кто-то?”
Вася помрачнел и потёр лоб. Рассуждать в третьем звене уже было сложно. В его рассказе герой пишет рассказ о человеке, который пишет рассказ о чём? Извилины скрипели, сыпалась ржавчина, но наконец, Вася прозрел:
– Он пишет рассказ о том, как пишут рассказ!
Теперь ему всё стало ясно. Эту цепочку можно было продолжать сколько угодно!
Какой рассказ пишут в новом рассказе?
– Опять о том, как пишут рассказ!
А в этом рассказе?
– О том, как пишут рассказ!
А в нём?
– Об ещё одном рассказе!
А там?
– Об рассказе, об рассказе, об рассказе, об рассказе…

Сзади Василия с гудением исказилось пространство. Стукнули сапоги. На плечо Васи опустилась тяжёлая рука.
– Полиция драматургии. Прошу это прекратить.
– Что?! – Вася испуганно обернулся и попятился мелким шагом, – Полиция что?! Вы кто такие?!
– Полиция драматургии. Ваши необдуманные действия чуть было не привели к созданию локального драмаклазма. Если бы мы не остановили вас вовремя, слои реальности вокруг вашего существования исказились бы, схлопнулись и свернулись в драмагравитационную воронку. Чёрная дыра – слышали о такой?
– Немножко, – пробормотал Вася, у которого физика шла ещё хуже, чем история.
– Вся ваша вселенная вместе с её книгами, фильмами, фантазиями и снами превратилась бы в бесконечное повторение самой себя. Образовались бы многочисленные метастазы. Тени катастрофы легли бы на другие миры, где в бесчисленных работах стали бы появляться Васи Пупкины и сюжеты о том, как автор пишет рассказ. Там они не причинили бы вреда, но тема была бы испорчена окончательно.
– Я не подозревал, – простонал Вася.
– Ничего страшного, просто больше так не делайте. И ещё одно: извините, но мы вынуждены стереть вам память. Без этого нельзя. Вселенной книги запрещается контактировать со вселенной её творца.
С чувством глубокого удивления Вася слушал стоящих перед ним людей в странных костюмах. Неужели всё так плохо? Неужели просто сочинив такой рассказ, он поставил под угрозу существование вселенной?
Но постойте-ка… А как же тогда… Не может быть. Нет, надо попробовать!
Вася открыл рот:
– У попа была собака, – начал он, и стал разгоняться – Он её любил. Она съела кусок мяса, он её убил. Он убил и закопал, и на камне написал, у попа была собака, он её любил, она съела…
Хрясь!
Один из человек подошёл ближе и ударил Васю Пупкина по щеке. Он заговорил, и голос его дрожал.
– Никогда… слышите, никогда! Никогда не произносите при мне этого стиха. Вы просто не представляете… Вы не знаете, что там было. Миры сливались и рушились, время разворачивалось вспять. Я потерял там половину своего взвода. И даже когда всё кончилось… я бывал там. Мне снится в кошмарах, до сих пор… эта картина живо стоит в моей голове.
Он наклонился к Васе и тихо сказал:
– Огромное красное солнце, бесконечная земля – ни пространства, ни расстояния. Выжженая, в сухих трещинах – ни следа жизни. И камни, камни во всех направлениях. Камни, в которых отражается эта же вселенная – двери в иные миры, надгробия мёртвых собак.

По планам должно было быть лучше, но переделать уже не могу.

Жил-был на свете один хан, который ненавидел получать плохие известия. Гонцов, принёсших такие известия, он в гневе убивал. Поэтому служить ему гонцом никто не хотел, но как откажешь хану?
Однажды хан пошёл войной на соседнее ханство. В тяжёлых боях его войска держали победу за победой, войска соседа отступали, и, наконец, окопались в столице. Воины хана стояли
неподалёку, готовясь к штурму. Но бой грозил случиться кровавый – силы были примерно равны.
Тогда хан вызвал нелюбимого раба, и отправил на переговоры. С ним он снарядил телегу и трёх лошадей. “Только уважение к вашей храбрости удерживает нас от крови”, – говорил он соседу, – “Сдайтесь, примите наше иго и наполните телегу драгоценностями так, чтобы три лошади едва могли увезти. А нет – мы нападём на город и убьём всех до единого!”
В страхе ехал раб в стан разозлённого соседа. Но в осаждённом городе к его удивлению не царило уныния. Солдаты лихо готовились к бою, люди деловито прятали добро по погребам. Никто не воспринимал осаду всерьёз… (далее)

.
– Твой хозяин мудро сделал, что послал тебя на разведку, – сказал хан-сосед, приняв гонца, – Пойдём, я покажу тебе, что ждёт осмелившегося напасть на наш город.
Он отвёл раба к укреплениям. Среди людской суеты, протянувшись в несколько рядов, стояли диковинные, невиданные прежде пушки. Хан махнул рукой, ближайшая пушка бухнула – и у горизонта взвился к небу чёрный гриб.
– Это наш секрет. Ни у кого на земле нет таких больших, скорострельных и убийственных орудий. Посчитай – их здесь десятки. Они разметают армию вчетверо большую, чем ваша. Те жалкие остатки ваших войск, что пройдут через сокрушительный огонь этих батарей, будут убиты солдатами. Вот почему мы так спокойны.
Видя столь ужасающую мощь, раб понял, что хозяину не победить. Нужно было скорее сообщить об этом, чтобы нападение отменили. Но вдруг ему не поверят?
– Мы не хотим завязывать бесцельный бой. Одну пушку, самую маленькую, я погружу на телегу, чтобы твой хан мог лично убедиться в её опасности, – согласился враг.

Так и поступили. Но по дороге обратно рабу стало страшно. Он подумал, что хан разгневается, услышав о могуществе противника. А горячий нрав его хорошо известен – разгневавшись, хан непременно убьёт раба.
Сколько раб не старался, он не мог отгнать этой мысли. Как же быть? Бежать, бросив телегу и вражеский подарок? Но кто предупредит о беде? Тысячи людей погибнут из-за трусости раба!
В конце концов, раб решил действовать прямо. Будь что будет: умрёт – так умрёт. Готовясь к худшему, он въехал на телеге в двор хана, и соскочил, собираясь сделать доклад.
Но лишь завидев телегу, хан разъярился. Он вскочил, пинком опрокинул стол и страшно крикнул:
– Это что такое?! Проклятый невежа издевается надо мной? Где драгоценности?!
– Враг передал вам послание, хан, – залепетал раб.
– Послание?! Какое?! – хан схватил раба за грудки, – Говори немедленно, а то убью!
Вся смелость и благие намерения тут же вылетели у раба из головы. Так стало страшно – за соломинку бы схватился, лишь бы выжить. Но как тут выкрутишься? Ведь золота и драгоценностей нету. Одна только пушка…
В порыве вдохновения раб крикнул:
– Вражеское положение отчаяно! В городе голодают. Их предводитель прислал свою последнюю пушку, чтобы доказать, что не хочет войны.
– Вот как… – сказал хан, успокоившись, и отпустил раба. Он удалился на размышления.

Вскоре войско стало готовиться наступать. Воинами хана овладело веселье, они шептали друг другу о единственной пушке и о бедственном положении врага. Им грезилась лёгкая победа.
Один только раб себе места не находил. Он бродил по лагерю, вырывая волосы на голове. “Что я наделал”, – думал раб, – “Из-за минутной слабости я погубил нашу армию!” Не раз он собирался пойти и признаться, но вспомнив гнев хана, падал духом.
И вот, настал час атаки. Пехота бросилась из укрытий, стремясь первой ворваться в беззащитный город. Кавалерия мчалась за ней со звериными лицами, крича боевой клич так, что мороз брал по коже.
Раб замер, в ужасе взявшись за голову – теперь беды не остановить! Сейчас ударят пушки и разметают войска!
Но этого не случилось.
Видя, с какой яростью и бесстрашием бегут на верную смерть войска хана, враги дрогнули. Пехота попятилась, всадники поворотили лошадей. Напуганные канониры бросили свои пушки, выбрались из окопов и в панике убегали прочь. Армия отступала.
“Эти люди знают мощь наших пушек, и мчатся сюда как ни в чём не бывало”, – думали солдаты, – “Они уверены в том, что сильнее нас. Мы посадили в их сердца сомнение, которое должно было разростись и сковать их волю, но вместо этого они рвутся в бой ещё сильнее прежнего. Нам не выстоять!”. И противоестественный страх гнал их от передовой. Город был вскоре взят.
Так трусливый раб нечаяно принёс победу своему ханству.

Доктор Хаус в реальной жизни

Серия первая.
Тесная аудитория на весь поток, студенты царапают ручками.
Лектор: …Таким вот образом сейчас и принято лечить кариес. Распространёнными вариациями кариеса являются подгнив дупла, кручёность зуба и гниющий лишай, которые лечатся инъекциями флеботиниума трижды в день перед едой…
Студент (шёпотом): Зачем мы всё это слушаем? В жизни такая ерунда никогда не пригодится!
Грегори Хаус (молодой) презрительно отвернувшись, пишет в тетрадь.

— Титр — Двадцать лет спустя. (далее)

Коридор больницы, заведующий поликлиникой шагает с очень занятым видом по своим делам. К нему пристаёт начальник отделения.
Начальник отделения: Пациент ждёт уже второй день! Кто справится с его случаем?!
Заведующий поликлиникой: Поручите Хаусу.
Начальник отделения (тоскливо): Хаусу?

Кабинет Хауса.
Хаус: Почему мне? Я отошёл от дел. Вы мне мало платите. Где мой викодин? Ну ладно, ведите больного!
(Вводят больного).
Хаус: Откройте рот! Чистили зубы? Ага! Врёте! Не чистили! У вас… — (драматическая пауза) — кариес обыкновенный! Будем сверлить! (заводит сверло)
(титры)

Серия вторая.
Начальник отделения: Хаус, я прошу вас! Никто не может справиться!
Хаус: Откройте рот! Чистили зубы? Врёте! Кариес! Будем сверлить…
(титры)

Серия третья.
Начальник отделения: Хаус, с этим больным что-то странное!..
Хаус: Откройте рот! Кариес! Будем сверлить…

Серия четвёртая.
Начальник отделения: К нам поступил удивительный больной…
Хаус: Кариес!

Серия пятая.
Хаус: Кариес!

Серия шестая.
Хаус: Кариес!

Серия двести девяносто девятая.
Хаус: Кариес! Кариес! Кариес!

Серия трёхсотая:
Больной: Зуб какой-то не такой…
Хаус: Карие…. о боже мой! Вы посмотрите-ка! Начальник отделения, скорее сюда! Заведующий больницей! Это же кручёность зуба! Невероятно!
Начальник отделения: Кручёность зуба! Господи! У нас нет флеботиниума!…
Больной: Я буду жить?!!
Хаус (с надеждой): Быть может, кручёность зуба с осложнениями?!!

Серия триста первая:
Начальник больницы: Тут совершенно удивительный случай…
Хаус: Откройте рот… (обречённо) Кариес.
(титры)

Onion News Network сообщает


Хоть какая-то из манг наконец-то закончилась в Японии.

Как сообщают наши корреспонденты из Японии, в последнюю неделю уходящего года там наконец подошла к концу сериализация хоть какой-то из публикующихся манг. Первой целиком завершившейся мангой в японской публикации оказалась графическая новелла “Мираи никки” (“Дневник будущего”) художника Сакаэ Эсно.

“Когда я раскрасил последнюю страницу, когда я поставил точку – с меня как будто спали оковы. Это было освобождение”, – говорит художник, – “Непередаваемое чувство”.

Сакаэ Эсно стал первым из современных японских комиксистов, кому удалось довести свою работу до конца. Тысячи его коллег и по сей день бьются в своих конторках, сглаживая острые углы, обрубая сюжетные нити и тренированной рукой выбрасывая филлеры – но работы всё прибывает.

“Мне кажется, я никогда её не закончу”, – в отчаянии говорит другой комиксист, Тайто Кубо.

До недавнего времени “Мираи никки” тоже не подавала надежд на скорое завершение. Но автор не отчаивался. Глава за главой, недрогнувшей рукой он убивал противников, раскрывал секреты и давал мальчикам, наконец, переспать с девочками. И вот, на прошлой неделе, неожиданно для читателей, все сюжетные нити оказались распутаны.

“Мы не могли поверить, что такое возможно!” – говорят сотрудники журнала, – “Никаких открытых финалов, никаких вымученных концовок без итога, и даже намёка на продолжение нет! А ведь можно было томик филлеров – и всё по новой!”
“Я думал, он дождётся, пока рейтинги упадут совсем до нуля”, – жалуется главный редактор.

Воодушевлённые примером “Мираи никки”, о завершении своих сюжетов теперь подумывают другие авторы популярных манг. “Однажды, когда я стану старым и выйду на пенсию, я просто брошу всех этих чёртовых магов и опять начну рисовать что-нибудь интересное”, – мечтательно произносит Акамацу Кен, автор “Нэгимы”, – “Представляете, взрослые люди, обычная жизнь, любовь-морковь! А?”

Но не у всех планы на будущее столь радужны, как у Акамацу Кена. “Увы, шансов нет. Я не думаю, что это когда-нибудь кончится”, – признаётся Эйтиро Ода, известный художник, – “Даже если я однажды закончу свою работу, боюсь, мне просто придётся взяться за Ванпис 2”.
“Я очень завидую Эсне-сану”, – добавляет он.

Специальный корреспондент The Onion из Токио.