А вот у кого-то, по-моему, у Крапивина, была такая сцена, где отец жёг личную переписку умершей жены. А ребёнок сидел рядом и смотрел. Ему было интересно, о чём в письмах, и он спросил: как же так, ведь обидно, что письма сгорят, а мы так и не узнаем. Неужели нельзя посмотреть? На это отец ответил что-то в духе “нельзя, ведь это чужие письма”.
В книге всё это было к тому, что чужие письма нельзя читать. Но это прекрасная сцена, которая по-разному читается в разном возрасте, и всегда трогает. Однажды представляешь себе не ребёнка, которому было просто любопытно, не абстрактную обиду от пропавших тайн, а отца, бросающего в печку письма, написанные любимой рукой, содержащие последние клочки сознания любимого человека, его мысли, его характер. Всё, что от него осталось – не читая.
Потому, что нельзя читать.