void

Перепланировка
“Давно вынашиваемые мэрией города планы по обновлению культурного центра Н-ска, похоже, удастся воплотить в жизнь. На месте старых домов по проспекту Мира, улице Липовой, Ивановской и Бродне будут построены современные торговые центры с подземными парковками. Принятый городским советом указ поставил точку в затяжном споре с общественностью, и…”
Валентин потёр лоб. Поставил точку в затяжном споре – и? Что дальше? Сосредоточиться не удавалось. Фраза повисла на бумаге, а голова была совершенно пуста – ни малейшей идеи, чем продолжить злочастное предложение. Поставил законопроект точку – и поставил. Кому какая разница?
А ведь статья-то непростая – для воскресного выпуска в редакторский раздел. Так называемое “мнение редакции”. Что её дали Валентину – знак того, как ценит журнал его прошлые заслуги. Годы работы, громкие передовицы… Не раз Валентину говорили, что именно его выдержанные, и в то же время эмоциональные статьи определяли мнение публики. Он мог словами поднять людей на борьбу и словами успокоить волнения. А теперь вот мучается, сочиняя продолжение дурацкой фразе.
К чёрту! Выделив весь текст заметки, Валентин ударил по клавише “Backspace”. Никуда это не годилось. Никакое это не мнение редакции, а дешёвая заметка для провинциальной газеты.
Зашла редакционная секретарша, предложила кофе. Секретаршу звали Лена, это Валентин помнил. Она работала здесь четвёртый месяц и Валентин ей нравился – он был ещё довольно молод и обладал интересной аурой человека творческого.
– Прекрасно выглядите, Лена, – равнодушно похвалил Валентин, ровно так, чтобы не обидеть, но ничего не обещать, – Хорошо, что у нас нет корпоративного стиля – вы можете ходить в том, что вам идёт…
– Спасибо, – неловко улыбнулась Лена.
Когда она вышла, Валентин опять взялся за голову.

В последнее время у него ничего не клеилось. Статьи не складывались, предложения рассыпались, приходилось силой вытягивать из себя слова. Он мог часами сидеть над одной заметкой, переписывать её снова и снова, и каждый раз не продвигаться дальше пары предложений.
Ему как будто бы всё стало безразлично.
Иногда Валентин вспоминал, как в детстве медсестра выдавливала кровь на стёклышко из его замёрзшего пальца. Палец белый, его покалывает, а медсестра всё давит и давит на выжатую ранку. Валентин сейчас чувствовал себя таким пальцем.
Он со страхом понимал, что потерял нечто ценное, какой-то внутренний огонь, который двигал им на протяжении всей жизни. Огонь этот погасал медленно, иногда вспыхивая как прежде, но всё-таки потух.
Теперь Валентину ничего не было интересно. Материалы для заметок казались пустой тратой времени – они не стоили места в газете. Убийство произошло там-то и там-то. Принят такой-то закон. Учёные что-то открыли, строители построили. Кому какая разница?
Ведь никого из читателей это не касается, никакой пользы не принесёт. Убийство раскроет милиция, научные подробности читатель всё равно не поймёт, в построенные дома жильцы вселятся и без газет…
А законы должны принимать те, кто в них разбирается. Зачем доносить их до сведения обычных людей?
И тем не менее, Валентин был вынужден изо дня в день облекать в художественные фразы описания всех этих незначительных и никому не нужных событий. Месяц за месяцем, он писал одно и то же. Слова и целые предложения кочевали из статьи в статью, поскольку он уже не в силах был придумывать для каждой ерунды что-то новое.
Ему казалось, что язык иссяк, что стенки словаря в его голове сдвинулись, зажав его в тесном кубике, где даже не встать в полный рост.
“Но как же я раньше с упоением писал на эти же темы?” – думал Валентин, – “Как я критиковал мэра, хвалил старост, спорил с коллегами и предубеждениями?”
Теперь Валентин ничего не критиковал. Ему не хотелось. Он нарочно выбирал заведомо непопулярные начинания, пытался написать критику – но сам не верил своим словам. Да разве так уж плохо двойное налогобложение? И в нём своя польза: больше денег для бюджета.
Тогда он, наоборот, брался хвалить – и всё равно ничего не выходило. Ведь так очевидны были плохие стороны!

Всю сознательную литературную жизнь Валентин учился быть непредвзятым. Он считал, что способность понять все точки зрения – это лучшее качество журналиста. “Нельзя смотреть на жизнь только с одной колокольни”, – думал он, – “Мир огромен. Миллионы людей, миллионы мнений. У каждого своя правда. Нет таких, которые совершают зло от безволия. Даже насильник считает, что поступает справедливо – ведь секс совершенно естественен, а общество устанавливает глупые ограничения”. Не всегда у Валентина сразу получалось сопереживать насильнику, но стоило задуматься – и его удавалось понять.
Всю жизнь Валентин думал, что таким образом становится умнее. Но удивительное дело, в последнее время он стал замечать, что как будто бы, наоборот, поглупел. Он славился своим глубоким пониманием происходящего, умением находить скрытые связи между событиями и трендами. Но который месяц мысли такого рода ему в голову не приходили.
Ему казалось, что он вообще перестал думать. Шагая на работу, он разглядывал город, и отмечал увиденное – вот и вся мозговая активность. Сочиняя заметку, он перекладывал слова так и эдак, пока не удавалось сделать их похожими на предыдущие статьи.
Даже в тех вопросах, в которых у Валентина имелось собственное мнение, оно стало подозрительно напоминать услышанное недавно по телевизору или прочитанное у коллег. Ведь в их словах была доля истины – Валентин мог живо её найти.
Неудивительно, что рейтинги его статей уверенно падали. Нынешний материал во “мнение редакции” – дань уважения, не более, а ведь ещё пару лет назад любую его передовицу оторвали бы с руками, только напиши!
Что-то сломалось в Валентине. Что-то сломалось, и он интуитивно чувствовал, что виновата была его обретённая способность смотреть на вещи с разных точек зрения.
Отбросив рукописные заметки ко “мнению редакции”, которое всё равно не удавалось написать, Валентин вздохнул и вытащил наугад один из нескольких листочков, где предлагались темы для заметок в завтрашний ежедневный выпуск.
“Врачи научились лечить 96% случаев шизофрении”.
Взгляд Валентина замер на листочке. А ведь это мысль! Ему никогда не приходило в голову обратиться к психотерапевту. Современная медицина может многое. Его случай наверняка хорошо известен – какой-нибудь “кризис фантазии” – и существуют методы лечения.
Надо сходить! Надо сходить прямо сейчас!
Надев пальто и старомодную шляпу, он выскочил за дверь и запер личный кабинет.
– Вы спешите? Важная встреча? – спросила его Лена, – Удачи вам!
Валентин уже скрылся на лестнице, но услышав это, выглянул на секунду в коридор:
– Да-да. Спасибо, Лена. Ухожу сегодня рано!
Секретарша была ему совершенно безразлична, но стоило поддерживать хорошие отношения с людьми.

– Конечно, ваш случай не нов и прекрасно изучен, – выслушав Валентина, сказал врач, – Безразличие к происходящему, отсутствующее либо легко изменяемое личное мнение, вялый мыслительный процесс. Это дегенерация эмоций!
– Эмоций? – переспросил Валентин, – Простите, но при чём же тут эмоции? Я вполне эмоционален, злюсь вот на себя. Проблема именно с логикой. Вроде бы понимаю всё на свете, но ничего не могу доказать, просто руки опускаются. Хочется всё бросить!
– Я и говорю, дегенерация эмоций, – подтвердил врач, – Вы, по-моему, в плену популярного заблуждения, что эмоции и логика друг другу противостоят. Ничего подобного: они тесно связаны. И даже больше, человеческая логика – очень хрупкий инструмент для оправдания нашей эмоциональности. Большая часть так называемых “логических” заключений строится с намерением обосновать уже избранную человеком точку зрения. Избери он другую – и точно так же логически докажет её. И наоборот, иногда придя к новой точке зрения путём рассуждений, пациент находит в ней особую красоту и занимает её уже по велению сердца.
– У вас же, – вздохнул врач, – эмоции деградировали. Вероятно, вы старались их изжить? Занимались новомодными тренингами стройности рассудка? Нет? Быть может, просто склад ума такой… У вас пропали эмоции, и потому пропало личное мнение. Из человека вы превратились в отстранённого наблюдателя, которого ничто не касается лично. Для вас всё равнозначно. Но человек не может так жить! Это слишком печальное существование. Люди, потерявшие жизненный компас, спиваются, кончают жизнь самоубийством. Слава богу, что вы пришли вовремя…
Значит, у него пропали эмоции? Валентин всерьёз задумался над этой идеей. Она казалась ему не такой уж невероятной. Действительно, в последнее время всё казалось одинаковым, безразличным. Остаться дома или поехать к друзьям, писать статью на одну тему или другую – какая разница? Жизнь стала скучной.
Но правда ли могут эмоции повлиять на мыслительный процесс? Ведь если доктор прав, все компоненты, всё необходимое – оно уже лежит в голове. Эмоции не слишком-то и нужны. Вот если б можно было вернуть способность писать…
– И как это сейчас лечится? – спросил Валентин, – Наверное, какими-нибудь консультациями? Я немного отстал от состояния дел в психиатрии…
– Если повезёт, всё будет гораздо проще, – улыбнулся врач, – В наше время уже найдены гормоны, которые влияют на эмоциональность, и исследованы железы, их вырабатывающие. Мы можем подстегнуть их работу. Возьмите эту пилюлю. Выпейте её на ночь, и завтра с утра должен проявиться эффект. Если результата не будет, зайдите ко мне завтра вечером… нет, в любом случае, зайдите ко мне завтра вечером. А сейчас я запишу вас в медицинскую карту. Вы у нас в первый раз?

Вечером, перед сном, Валентин выпил полученную от доктора пилюлю. Она была маленькой и безвкусной. Даже когда Валентин запил её водой, она всё равно оставалась где-то в груди и неприятно давила.
“Быть может, пилюля и сработает”, – вяло подумал Валентин, ложась спать. Хорошо бы сработала. Ему так надоело мучаться, пытаясь писать…
Но впрочем, какая разница…

На следующее утро Валентин сразу вспомнил о пилюле. Но как поймёшь, сработала она, или нет? О своей комнате он ничего особого сказать не мог. И всё-таки, Валентин чувствовал, что что-то изменилось. В душе его поселилось радостное ожидание, словно у ребёнка, проснувшегося в последний день года. Голова была свежа, как после хорошего сна – с Валентином так не бывало уже давно.
Он умылся, оделся и выскочил на улицу. Странное чувство не оставляло. Впереди словно ждал праздник, да нет – вся жизнь была праздником. Ему хотелось немедленно сделать что-то великое, не ради похвал, а просто чтобы применить кроющуюся в себе силу. А у него была сила! Он чувствовал, что способен своротить горы. Делать мир лучше. Ему повезло – он не просто хотел, а мог делать мир лучше. Его инструментарий – голова – всегда был с ним, на плечах. Он работал в лучшей газете города. Он мог карать и высмеивать, указывать на недостатки и хвалить, не отходя от рабочего места. Ему были даны огромные возможности – как он их раньше не видел?
Ведь в мире столько всего требует исправления. В прекрасном городе, где он жил, было ещё столько недостатков. Конечно, всё это пустяки, минутные проблемы, но они грызли Валентина своим присутствием как грызёт неоттёртое пятно на чистой поверхности стола.
Мусор, брошеный мимо урн.
Дырявый асфальт в переулках.
Некрасивое стеклянное здание, как большой зуб торчащее среди домов 19-го века.
Граффити на стене павильона метро.
Неудобный светофор на перекрёстке.
Всё это были не единичные случаи – а ошибки системы. А Валентину была дана власть бороться с ошибками системы. Шагая по бугристому, приятно давящему на ботинки булыжнику мостовой, он придумывал, как бороться с каждой из увиденных проблем. Что с ней можно сделать?
Штрафовать хулиганов?
Высмеять администрацию, которая асфальтирует только центральные улицы?
Написать статью о том, сколько человеко-часов в месяц тратит плохо настроенный светофор?
Идеи лезли к нему в голову сами. Что, если объявить конкурс на лучшее граффити по сцене из фильма? Он останавливал себя: не его тема. Валентин занимался в основном политикой. Но всё же, почему нет?
В переулке возле работы его ждал ещё один сюрприз. Двое парней лет двадцати зажимали третьего у стены. Обычно Валентин прошёл бы мимо, стараясь не лезть в чужие дела. Он уже по привычке шагнул на другую сторону улицы, как вдруг его кольнуло резкое чувство беды.
Что, если это – гоп-стоп? Неужели он пройдёт, как ни в чём не бывало? Он представил, как жертва смотрит на него, надеясь о помощи, но понимая, что никто не рискнёт – каждый сам за себя. На душе стало гадко.
Да какая, к чёрту, разница, если он ошибётся?
– У вас всё нормально? – спросил он ребят, подойдя сзади.
– Нормально. Вали, папаша, – сказал один. Валентин посмотрел на того, что прижали, и увидел, что его держат за грудки.
– А ну отпустите, – сказал он.
Второй хулиган обернулся. На лице его была гадкая ухмылка:
– А? Дядя, ты сейчас на ножик сядешь.
Валентин глубоко вздохнул. В голову ударило резкое чувство – сначала показалось, страх, но потом он понял – возмущение. Происходящее было недопустимо. Сцена была нарушением его идеального мира. Злило до глубины души даже не это маленькое ограбление, а безнаказанность, с которой подонки творили зло, их уверенность в своих силах.
У Валентина пальцы задрожали от гнева, когда он представил образ их жизни, их ценности, отношение к ценностям Валентина. Он видел их своими врагами, противниками хорошего, прогрессивного, общего – ограниченными и злыми людьми. Нельзя было допустить, чтобы ограниченность победила.
– Я тебе сейчас зубы выбью, мразь – шепнул Валентин, наступая на подростка, – А ну пошёл вон, шавка.
На работу Валентин опоздал на десять минут. Думая о произошедшем, он понимал, что недоволен. Не всё прошло так, как он хотел. Нельзя было поддаваться гневу и драться с двадцатилетними – он почти вдвое их старше и должен быть умнее. А кроме того, победа силы – не окончательная победа. Над убеждениями побеждает слово, и именно на этом поле Валентин должен был день за днём вести бой. Однако вспоминая неловкие, скомканные, но всё же искренние слова благодарности спасённого парня, он не мог не испытывать удовольствия и немного не любоваться собой. Это было неправильно, но приятно.
Вошла Лена, увидела его и прижала руки ко рту:
– Ой, что с вами? У вас синяк! Посмотрите в зеркало… – она подбежала к нему с карманным зеркальцем, и Валентин убедился, что синяк был зловещий.
– Постойте, не дёргайтесь. Тут же ссадина. Давайте, я зелёнку принесу?
– Не надо, это так… – он махнул рукой.
– Как же вы… подрались? Из-за чего?
– Да нет, ничего. Доброе утро, Лена, – Валентин потёр переносицу и внимательно осмотрел её, готовясь сказать какой-нибудь комплимент, – Вы не клали макияж, я смотрю? Вам очень идёт природный цвет лица, так и…
Он хотел сказать, что так и любовался бы весь день, но вдруг замолчал и смутился. Ему стало стыдно. Валентин чувствовал, что поступает плохо, но не мог понять, почему. Ведь он лишь говорит комплименты девушке, это простая вежливость. И всё-таки, слова вдруг потеряли силу, он не мог связать их воедино, точно как прежде со статьёй. Он лихорадочно придумывал, чем закончить фразу, но всё казалось ему дешёвым и недостойным.
Да что же такое с этими эмоциями? От них стало только хуже! Теперь он не может поддерживать нормальных отношений с людьми.
А нормальных ли? – упало в голову зерно сомнения. И тут же всё стало ясно, и пришло облегчение. Он врал. Всё это время, говоря комплименты ради поддержания хороших отношений, он врал, а Валентин ненавидел врать. Неправда была противна его природе, она ломала идеальный мир, который Валентин пытался построить. И вдвойне она была плоха потому, что обращена к женщине, которая хотела её услышать.
– Простите, – сказал Валентин. Он уставился в стол, не зная, что ещё добавить. Он злился на себя. Разумеется, дешёвые комплименты всегда остаются дешёвыми комплиментами. Каким дураком надо было быть, чтобы воображать, что на них строятся хорошие отношения?
Или ему просто было всё равно?
Но мучало и ещё кое-что. Валентин испуганно поднял голову и столкнулся взглядом с Леной, которая с удивлением смотрела на него, ничего не говоря. Его прошиб пот.
– Да вы и правда красивы, – пробормотал он, слабо соображая, что говорит. Лена вздрогнула и отошла на шаг.
– Я пойду зелёнки принесу, – сказала она, – Вас больно ударили.
Она ушла, а Валентин взялся за голову, пытаясь разобраться в своих чувствах, но не мог. Противоречия мучали его, противоречия между тем, как он привык себя вести, и как хотел себя вести, как вёл и что чувствовал. Когда-то он легко справлялся с этими течениями эмоций, но теперь, после многих лет болтания в стоячей воде, его сознание швыряло, как монетку в стиральной машине.
Как он мог прежде ничего не замечать? Или он спал? Проводил день за днём, курсируя из дома на работу и назад, вычёркивая из своего мира всё, кроме стабильности?

Одно было ясно: лекарство сработало. Эмоции вернулись, и чем дальше, тем сильнее захватывали Валентина. Он не знал, куда девать глаза, пока Лена лечила его ссадину на щеке зелёнкой. С большим трудом он поблагодарил её, а от кофе отказался, запинаясь, как школьник. Валентин злился на собственную нелепость, и ему стыдно было вспоминать, как он вёл себя с ней, и с другими товарищами по работе. Каким, наверное, он им казался напыщенным дураком!
Удивительно, однако его дурацкое поведение сработало куда лучше, чем обычные комплименты. Секретарша ушла со странной улыбкой на лице, и Валентин подумал, что не видел её счастливой. А когда он вообще обращал на неё внимание?
Ему хотелось взяться за статью, но сначала он заглянул к соседям. Поздоровался с каждым, отмечая вспышки эмоций в голове. Одного он уважал, другому завидовал, третий казался наивным и недалёким, четвёртый – твёрдым, как стальное сверло. Одинаковые, неинтересные люди вдруг оказались разных цветов, как на цветных страницах комиксов: про каждого можно было сочинить свою историю. Что в его жизни главное? Какие у него идеалы? Как он себя ведёт? В чём со мной по одну, а в чём по разные стороны баррикад? Все ответы концентрировались в один вкус, и появлялось в голове Валентина при взгляде на человека.
Вспоминались и плохие подробности. Были те, кто писал за деньги – Валентин не сомневался в этом, хотя не любил сплетен. Обиднее всего, что они сочиняли хорошо. Любую точку зрения они могли и поддержать, и опровергнуть, в зависимости от заказа, и получалось всё равно почти так же искренне, как у Валентина, когда он говорил от души.
Возможно, это был другой путь: отсечь в себе эмоции навсегда, и действовать по рассчёту, как автомат, заботясь только о результате. Но разве так можно? Сейчас Валентину казалось, что он бы никогда на такое не пошёл. Он не понимал, как мог вчера сам думать о чём-то подобном.

И наконец, Валентин вернулся в комнату и взялся за статью. Ему было страшно, поскольку он не до конца верил в себя. Если чудесный фокус сейчас не сработает, если он опять не найдёт слов – все пути исчерпаны. Придётся мучиться остаток жизни, подбирая затасканные фразы для выражения избитых мыслей, никакого отклика в душе Валентина не находящих. Даже думать об этом было противно.
Но Валентин боялся зря. Стоило сесть и сосредоточиться, задумавшись над вопросом всерьёз, как возникшее сильное чувство увлекло его с головой.
Ему не нравилась перепланировка центральных улиц. Она вызывала в нём неприязнь, но не потому, что Валентин был против обновления вообще. Конечно, старые дома жаль, однако вступаться за них Валентин не собирался – а точнее, не считал нужным вступаться просто так. Не в этом его точка зрения. Плохо сформулированное чувство отвлекало, мешая взяться за клавиатуру. Как укус комара, оно заставляло возвращаться к себе снова и снова.
“Что мне не нравится?” – думал Валентин, – “О чём я хочу сказать людям? Вначале решить, и только потом подбирать фразы…”
Он ломал голову несколько минут, когда, наконец, его осенило. Внезапно всё стало ясно – и причины его неприязни, и в чём ошибались сторонники указа, и что следовало сказать читателям.
Теперь, когда он знал ответ, Валентин не мог ждать и секунды. Ему немедленно требовалось перенести слова на бумагу, пока он не расплескал их, не потерял части смысла. Открыв текстовый редактор, он напечатал:
“Хорошее в нехорошем: городской совет ставит точку в затяжном споре – и не только”.

Слова потекли сами собой.
Он писал о том, что думал: что читатели, блоггеры и другие журналы, спеша найти в решении совета рациональное зерно, упускали из виду его чёрную, неприятную оболочку. Все знали, что решение было проплачено. На главной улице хотела разместить свой офис фирма “М.”, которой хватило бы денег отправить всех старейшин на курорты. Никто не сомневался, каким будет исход дела.
А если так, разве можно было с ним соглашаться? Находить в нём хорошее, оправдывать его? Ведь это жалко! Это стыд для газет, электронных и обычных. Признание их бессилия! Что дальше – “в рабстве тоже есть хорошие стороны”?!
В чём угодно можно найти хорошие стороны. Но в этом деле главное – контекст. Во вторник, писал Валентин, в совете было принято два решения. Одно – возможно, не такое плохое, – попало во все газеты. Другое умолчали, его проглотили, как горькую пилюлю. Второе решение было о том, что голос жителей города отныне ничего не значит.
Нельзя, писал Валентин, позволять логике заглушить голос сердца. Нельзя допускать, чтобы под благовидным предлогом оправдывалась грязь. Нельзя, пусть иногда и сердце устаёт злиться, и рассудок утешает пониманием.
Поначалу он не очень верил этому своему выводу, но чем дальше продвигался, тем сильнее заражался собственным пафосом. Закончив статью, он некоторое время правил её и сам поражался тому, насколько тематика совпадала с его личными переживаниями.
Теперь ему было ясно, что доктор прав. Сознание и чувства работают рука об руку. Потеряв эмоции, потеряв моральный и многие другие ориентиры, теряешь и способность рассуждать сложно, интересно. Как иначе объяснить, что все эти люди, с которыми он заочно спорил, предпочли не заметить очевидного зла, и утешиться простым объяснением?
Может быть, они просто искали путь наименьшего сопротивления, поскольку стрелку их компаса не тянуло ни в каком направлении магнитное поле души? Иначе Валентин это объяснить не мог.

Он отправил статью редактору и занялся разбором заметок для колонки городских новостей. Как просто было работать теперь, когда к нему вернулось чувство вкуса! Валентин не понимал, что заставляло его мучаться над заметками прежде. Теперь он просто выкидывал всё, что не считал заслуживающим внимания. А важные темы шли легко! Он изучал материал, решал, что следует отметить – и писал, легко, не останавливаясь даже подумать.
У Валентина было тепло на душе. Он чувствовал, что работает сейчас хорошо, что газета становится от его работы лучше, а с ней – светлеют и становятся лучше тысячи читателей, и мир приближается к тому идеалу, который Валентин держал в голове. Он почти видел, как дома города прозревают, в них чистят стёкла, зажигают лампочки, и люди размышляют и соглашаются с его точкой зрения, понимают его чувства и разделяют взгляды на прекрасное и негодное, гордое и гадкое, важное и пустяк. Конечно, Валентин не задумывался над этим ощущением всерьёз.
Но время клонилось к вечеру, и постепенно эмоции начали выветриваться.

Сначала Валентин заметил, что уже не смущается при виде Лены. Он решил было, что естественным образом преодолел утреннюю робость, но и очередная заметка шла как-то не очень. Уже полчаса Валентин не мог написать даже строки. Честно говоря, материал казался ему скучным. Немного поломавшись, журналист закрыл файл и взял следующий листок.
“Пожар в магазине одежды, трое погибших”. Наверное, об этом стоило написать…
Ещё через час Валентин не мог даже смотреть на заметки. Работа стала казаться ему бессмысленной, и он подумывал, не уйти ли пораньше – быть может, он просто переработал? Впрочем, в глубине души он понимал: это кончилась таблетка. Эмоции отключались, как отключаются по одной системы жизнеобеспечения на тонущей подводной лодке. Стероиды, которые обеспечили такой эмоциональный подъём, растаяли в крови.
Окончательно это стало понятно, когда заглянул главный редактор, чтобы поздравить с отличной статьёй. Ещё пару часов назад Валентин был бы рад и горд тем, что редактор поддержал его выводы и взял такую спорную статью в первый раздел. Но сейчас ему было всё равно. Единственное, что грело – это мысль об укреплении своего карьерного положения.
Разумом Валентин понимал, что сейчас он теряет остатки своей утренней личности, Валентина-старого. Однако это не огорчало. В конце концов, теперь он знает, как писать статьи: достаточно принимать по таблетке каждый вечер – и дело в шляпе. Конечно, – кольнуло в мозгу – выходит немного похоже на гормональную наркоманию: Валентин писал о такой и хорошо знал, что значит зависимость от таблеток, повышающих внимание или силу. Но это только видимость. И потом, наркоманов тоже можно понять. Валентин отлично мог понять наркоманов…
И вот часы отщёлкали шесть, и Валентин собрал портфель и запер кабинет. Сегодня он сидел дольше обычного и остался последним. Впрочем, проходя мимо столика секретарши, он увидел, что Лена тоже засиделась допоздна.
– До свидания, Лена – вежливо поднял он шляпу, проходя мимо. Потом обернулся – чего-то недоставало. Как будто он не выполнил какой-то ритуал.
Ах, ну да.
– Милый ободок на запястье, очень интересно оттеняет ваши тонкие пальцам, – кинул он на прощание и улыбнулся.
Он был уверен в том, что жизнь теперь пойдёт хорошо.

– Вторая таблетка? Нет, это исключено. Да и какой смысл? Вы думаете, это гормональный препарат? Да, конечно, гормональный… – врач потёр лоб, – Но разве я не сказал вам? Таблетка вовсе не заряжает вас эмоциями, что вы, о нет. Её смысл совсем в другом. Она активирует заглохшие мозговые центры, отвечающие за выработку соответствующих гормонов. Это, если хотите, шоковая терапия. В вас вливается лошадиная доза биокатализаторов, которые вынуждают железы отреагировать на полную катушку. Обычно если какие-то центры деградировали из-за неиспользования, таким образом запускается процесс обратной активации.
– Доктор, я не понимаю…
– Проще говоря, вы сами начинаете вырабатывать гормоны! Мощный удар кулаком по груди, и остановившееся сердце – тук, тук – начинает биться. Здесь то же самое! Но если вы говорите, что эмоции выветрились и больше не появляются… – врач развёл руками.
Валентин впервые ощутил укол страха. Он спросил:
– Но погодите, как же так, вы хотите сказать – что-то не сработало?
– Не “что-то”, а ничего не сработало. Я этого боялся. Полный ноль, пшик. Шибанули из пушки и распугали воробьёв, ядра не вылетело. Нда, жаль. Я говорил, что не на всех действует…
Доктор посмотрел на Валентина с сочувствием, и тот перепугался ещё больше. Как не сработало? Как это не сработало? А как же его карьера, его статьи? После сегодняшней работы под вдохновением, даже вспоминать ад последних месяцев было тяжело. Нет, вернуться к нему – немыслимо. И не может такого быть! Валентин не верил, что всё кончено. Он работал сегодня так, как хотел, значит – можно! Врач недоговаривает!
– Таблетка… – попросил он, – Просто дайте мне эту таблетку. Выпишите, я куплю. Я буду принимать каждый вечер, мне не нужно всё время… эмоции – чёрт с ними. Я просто работать. А?
Врач покачал головой.
– Ну почему?! – вскричал Валентин, – Скажете, вредно, а чёрт с ним, пусть вредно! Вы не понимаете, как мне важно… Пять лет жизни, десять лет жизни, пусть рак, мне всё равно, я просто хочу… Или что, у вас заговор? Начнёте говорить, что на таблетках нельзя? Ничего, я взрослый человек, потерплю… я не наркоман…
Врач смотрел на него с удивлением. Валентин остановился.
– Может, у вас не пропали эмоции? – спросил врач, – Вон как кричите.
Но Валентин не мог этим утешиться.
– Это было и раньше, – сказал он, – Карьера… я всегда беспокоился за карьеру. Наверное, разные железы, или что-нибудь, ну – вам виднее. Выпишите таблетки, хорошо?
Врач вздохнул.
– Я выпишу, если хотите, – сказал он, – Таблетки не вредны, а главное, вам не придётся принимать их долго. Вы же не дослушали. Видите ли, шоковая терапия работает очень недолго. Железы быстро приспосабливаются игнорировать её воздействие. На третий день… на четвёртый день… вы уже не почувствуете эффекта. Можете принимать их раз в месяц, тогда продержитесь год. Но это всё равно кончится…
Слушая врача, Валентин похолодел. Кровь ударила в виски. Теперь он ощутил настоящее отчаяние. За какие-то десять минут он из мира, где твёрдо стоял на ногах, был выброшен во тьму, в которой бродил прежде. Ему показали рай – и отказали в нём.
Эмоции, которые могли помочь писать статьи, были вне его досягаемости. Отсечены суровой рукой логики – за то, что посмел усомниться в ней.
– На вашем месте я бы не расстраивался, а постарался приспособиться, – утешал врач, – Побеждает тот, кто не борется с неизбежным, а извлекает выгоду. Знаете японскую легенду о мечах? “Листочки огибали меч Масамунэ, не касаясь его”. Станьте таким мечом. Придумайте, как использовать свою ограниченность. Вы далеко не в худшем положении. Живут же люди и без ног, и без рук…
Но было видно, что и самому врачу перспективы Валентина казались туманными.
– Знаете что, заходите ко мне два раза в неделю, а следующую неделю – каждый день. Мы с вами будем обсуждать происходящее, и я вам логически буду доказывать, что ваше положение терпимо, хорошо? Слышите?
Терпимо…
Валентин не отвечал. Он был мечом, мимо которого текла большая река; листочки обплывали его, не касаясь лезвия. Ничто вообще больше не касалось Валентина. Даже работа и карьера казались теперь далёкими, ненужными, безразличными. Зачем он вообще сюда пришёл? Дурак, что ли?
– Я пойду, – пробормотал он, выбираясь со стула.

Следующее утро было таким же серым, как все предыдущие дни. Валентин проснулся по писку будильника, умылся, натянул одежду и побрёл на работу, чтобы пахать девять часов, насилуя свой мозг и выжимая из себя предложения.
Вокруг всё было как обычно. Город был тускл. Валентин держал руки в карманах и смотрел перед собой, погрузившись в свои мысли – а вернее, в гудящую пустоту внутри головы.
– Попихайся мне, – буркнул налетевший на него человек. Валентин даже не обернулся.
“Нужно будет купить плеер”, – подумал он, – “Буду слушать музыку”.
Урны возле автобусной остановки были перевёрнуты, мусор высыпался на землю. Обычное дело… люди не совершенны, город не идеален. Всех можно понять.
В переулке возле работы околачивались три молодых парня – два вчерашних хулигана привели поддержку. Пожав плечами, Валентин побрёл другой дорогой. Какой смысл? Пусть пристают к кому-нибудь другому.
Напрасно он искал в себе следы вчерашнего гнева. Хулиганы лежали в его сознании как на ладони. Он угадывал их детство, знал причины испорченности, он их понимал – и не винил. В мире всякое бывает…
Работа… Валентин ждал, что работа будет мукой, но и это чувство прошло. Было просто тяжело. Болела голова. Он печатал фразы, удалял их, переставлял так и эдак, сам не понимая смысла того, что делает. Иногда выходило похоже на его прежние статьи. Тогда он оставлял абзац.
Потом зашла Лена. Во взгляде её читалась тревога и забота, и на мгновение Валентину показалось, что что-то отозвалось в нём, он попытался схватить это чувство и раздуть его, как слабый огонь, но оно растворилось – мираж.
Красивая ли была Лена? Пожалуй, красивая. Кому-то должно понравиться, хотя вкусы у всех разные… Задержав на ней взгляд, Валентин собирался сделать вежливый комплимент, но понял, что и этого ему не хочется.
– Синяк у вас почти прошёл, – сказала Лена, – Совсем не заметно.
– Угу.
– Хотите кофе?
– Угу.
– Я читала вашу вчерашнюю статью… с вами что-то случилось, да? Вы подрались, и эта статья. Нет, я не ругаю… Простите! Наоборот, это потрясающая статья. Вы давно таких не писали. У вас раньше так было. Вы знаете, я вас всегда читала, когда помоложе…
– Угу.
Присутствие Лены вызывало у Валентина странное ощущение – словно постоянное электрическое гудение возле трансформаторной будки. Если он мог чего-то хотеть, то хотел, чтоб она ушла.
– Можете не беспокоиться, этого больше не повторится, – мрачно сказал он.
Лена вздрогнула, помолчала, хотела что-то спросить, но не спросила. Потом сказала ни к чему:
– Хорошо, что вы пьёте чёрный, а то сахара нет.
Она явно чего-то ждала. Зудение в голове Валентина стало невыносимым.
– А знаете что? – сказал он, – Сделайте-ка кофе с сахаром.

Он думал, что зуд пройдёт, но тот не исчезал, даже когда Лена ушла. Валентин сидел у окна и безразлично смотрел вниз на переулок. Там до сих пор ошивались хулиганы, видимо, надеясь дождаться его. Как же! Может, из-за них такое странное нетерпение? – подумал Валентин мимоходом, и отмёл эту мысль. Какое ему дело до хулиганов?
И всё-таки, что-то грызло его, чем дальше, тем сильнее. Как будто он забыл о важной встрече, и теперь его где-то ждали, нервничали, и нужно было срочно сорваться с места, спешить, делать что-то – но что?
Проклятая болезнь! Вчерашняя таблетка окончательно расшатала сломанную нервную систему Валентина, порвала в ней все ниточки и теперь душа ныла, ныла непонятно от чего.
Внизу с другого конца дома, появилась идущая в магазин за сахаром Лена. Хулиганы подождали немного и устремились к ней. Валентин наблюдал, как Лена чуть замедлила шаг, но продолжала идти. Ещё и подбородок вскинула. Глупая девочка… Гордая…
Что за проклятый зуд?!
Его становилось невозможно терпеть! С вниманием натуралиста Валентин смотрел вниз, где разворачивалась предсказуемая сценка общения барышни-секретарши и дворовых парней. Двое зашли со сторон, третий что-то говорил и ухмылялся. Лена отступила к стене.
Что ж, останется без денег, будет ходить в магазин другим путём. В другой раз подумает, прежде, чем идти мимо шпаны…
Но откуда это проклятое неприятие? Откуда ощущение неправильности? Эта копящаяся энергия во всём теле?
Что здесь не так? Что его мучает? Ему небезразлична Лена? Да нет, чёрт возьми, и даже если бы… какая разница? Не изнасилуют же её, а даже если бы изнасиловали… – да что же такое?! Почему думать такие простые и логичные мысли становится так тяжело?! Что за камень висит на его груди?
Если это эмоция, то какая?!
Сжав пальцами подоконник, Валентин яростно взглянул вниз, и в этот момент Лена коротко ответила что-то, и старший из трёх подростков шагнул ближе и с размаху ударил её кулаком в лицо.
Гордое личико Лены дёрнулось. Она ударилась затылком об стену.
И что-то случилось.
Валентину показалось, что это его ударили в лицо. В его голове что-то вздулось, переполнилось и взорвалось, ломая бетон и стекло, срывая пломбы, распахивая двери и выпуская орды запечатанных демонов – он сошёл с ума, сам не понимал, что творит, он сжал руки, чуть не отломив кусок подоконника, вскрикнул, пнул ногой стул, рванулся к дверям – в угаре ярости схватил огромную вешалку для одежды, стряхнув с неё куртку, отшвырнул, сметя бумаги со стола – чуть не выбив, распахнул дверь и через ступеньки, едва не промахиваясь, понёсся по лестнице. Быстрее, – била в голову мысль, – Быстрее!
– Мрази, – ревел он, – Проклятые скоты! Да как вы смели… Она… Да, это наш город! Я всех вас, я каждого, я вам сейчас, она меня зелёнкой! Девушек бить! Я вас самих убью… я вас убью, убью – потому, что я вас НЕНАВИЖУ!
Он закричал это на весь подъезд, и ему стало легче, словно клапаны души открылись и выпустили пар; он выбежал на улицу, размахивая отломанной стойкой вешалки, и ещё раз крикнул, да так страшно, что перепугались не только подростки, но и прижатая к стене Лена:
– НЕНАВИЖУ!